Искусав губы в порыве нервозности, я набрала любимый номер.

– Чего? – полуравнодушный голос Тараса дал понять, что он либо со своими на деле, либо занят чем-то более важным.

– Ну…мне нужна твоя помощь, – я кашлянула, чтобы выбить из себя неловкость. Кто еще в своем уме будет просить парня принести прокладки в школу? – Сможешь сделать кое-что?

– Что?

– У меня стырили прокладки, – я опустила голову на свободную руку и закрыла ей глаза, чтобы было не так стыдно. – ЧП, Тарас. Если ты мне не поможешь, джинсы можно будет выкидывать.

Он помолчал несколько секунд.

– Свои не поймут. Нельзя, – сказал он.

Такой тон означал железное «нет». Когда Тарас говорил кратко и добавлял в конце «нельзя», это было нашей шифровкой. Перед тем, как начать встречаться, мы условились, что я не буду спрашивать его ни о чем подозрительном, если он сам не расскажет. А раз нельзя, значит, нельзя.

– Сходи в медпункт. Я сворачиваюсь, – добавил Тарас.

Он отключился до того, как я успела ответить. Блин, теперь тащиться по узким коридорам, а скоро звонок…черт возьми. Как же это все не вовремя!

Тарас молодец, напомнил про медпункт, но мне было обидно. Когда ждешь поддержки от близкого человека, о левых медсестрах думаешь в последнюю очередь.

Убедившись, что никто не подкарауливает меня возле дверей туалета, я прошмыгнула в коридор, сбежала по лестнице и добралась до медпункта.

Сильно пахло лекарствами и растворами, которыми обычно очищали приборы и кабинет. Когда состояние бабушки стало ухудшаться, я надышалась всем этим в больнице, но, как ни странно, от ненавистного аромата не тошнило.

– Здравствуйте, – я заглянула в помещение без двери, изолированное съемной перегородкой.

Ее соорудили из шторы для душа и палки, расширяющейся и цепляющейся концами к стене. Бюджетный вариант, напоминающий, что даже если школа хорошо спонсируется сверху, все равно будут места, до которых деньги не дойдут.

– Да-да, проходите, – медсестру звали Екатерина Ивановна.

Полноватая женщина с миловидным лицом, большими добрыми глазами, но хитрым взглядом, производила положительное впечатление при первом знакомстве. В дальнейшем она оказывалась куда проще и неприятнее.

– У меня протечка, – сказала я как можно более ровным голосом, чтобы не выдать своего волнения.

Екатерина Ивановна от души засмеялась, наклоняясь на скрипящем деревянном стуле и протягивая руку к ящику.

– Давненько у нас такого не было. Что, Долохова, совсем за менструациями не следишь? – ее голос звучал ласково, но фальшь чувствовалась за версту.

Она вовсе не собиралась по-дружески подколоть меня или попытаться утешить шуткой. Медсестра обожала упрекать молоденьких девочек по поводу и без повода. Если одна «слишком тощая», другая – «отъела бока». Третья «слишком рано отрастила грудь», – как будто это преступление для подростка, – а четвертая «недоразвилась в ее-то годы».

Медпункт прославился, как место страданий: в него приходили за помощью для тела, а уходили с разбитой душой. Я смотрела в эти темные глаза и видела в них холодную зависть. Зависть разведенной женщины, судя по следу от кольца на ее безымянном пальце. Помню слухи о медсестре: у нее не могло быть детей. Поэтому она отрывалась на нас, чужих детях, соизволивших явиться на свет.

– Календарь веди, Долохова, – Екатерина Ивановна покачала головой, протягивая мне спасительную упаковку. – Еще и в белых джинсах пришла. Спроси у бабушки, как женщины в ее время с подобным справлялись.

Я уставилась на нее, чувствуя, как слова просятся наружу. Все учителя в школе в курсе моей ситуации. Даже директор позволил мне не сдавать деньги на всякие праздники, экзамены и прочие подготовки.