И Евгений Евгеньевич покраснел бы, если б сохранил такую способность: как-то по глупости, из снобизма, что ли, он похвастался Маклакчуку своими предками по материнской линии, объясняя приятную смуглость своей кожи и черноту уже седеющих волос, на счет которых никак не мог принять решение: красить – не красить.

– К тому же он прославился тем, что в каких-то теледебатах публично назвал козлом одного среднеазиатского премьер-министра, – продолжал Маклакчук, понизив голос. – Хорошо, не свиньей.

И подвел Евгения Евгеньевича к жадно жующему тарталетку с черной икрой низкорослому господину, весьма плотному. У того был бритый череп, на котором отчетливо белел шрам, похожий на раздавленную медузу, и треугольные желтые глаза хищной кошки. Он поводил тарталеткой в воздухе и, кажется, говорил сам с собой, то и дело кивая. На фоне чопорной клубной публики, кое-кто был и в смокинге, выглядел он экзотично: в холщовых свободных штанах, в цветастой, не иначе как китайского производства, рубахе навыпуск и в сандалиях на босу ногу. Это было тем более диковинно, что на дворе стоял поздний ноябрь.

– Вот, знакомься, Равиль, это – Женечка, Евгений Евгеньевич, я тебе о нем говорил. Уверяю, это тот, кто тебе нужен.

– Евгений Евгеньевич, – невнятно, коротко кивнув, согласился татарин, но руки с двойным золотым кольцом, красного и белого металла на безымянном пальце, руки, поросшей крупным рыжим волосом и занятой тарталеткой, не подал. И сам представился: – Равиль.

Маклакчук оставил их вдвоем.

– Вы, линейно, писатель, – не спросил, а констатировал Равиль. Какой смысл он вкладывал в слово линейно, невозможно было понять, но, по-видимому, это означало одобрение. Где его подцепил этот грубый татарин, не иначе как при просмотре передачи «Очевидное-невероятное». Равиль говорил с едва заметным акцентом, даже не восточным, провинциальным. Со словарным запасом, видно, у него было неважно. От него шел запах опасности, который Евгений Евгеньевич узнавал за версту. Да и безумцев боялся как огня.

– Скорее журналист, – осторожно сказал он.

– Какая разница! Вы, линейно, золотое перо. – Татарин поднял вверх короткий указательный палец с неровно стриженным ногтем. – Послушайте, у меня есть для вас предложение, оно будет вам интересным.

«Откуда у этого типа такая уверенность, что его предложение будет мне интересным», – подумал с раздражением, отметив неправильную речь нового знакомца.

Татарин нагнулся к уху Евгения Евгеньевича и прошептал:

– Работа пустяковая, но гонораром вы останетесь довольны. Сто тысяч в месяц вас устроит? Все организационные расходы за мной. Вот моя карточка, мой офис на Арбате. Знаете, где здесь Арбат?

– Знаю, – подтвердил Евгений Евгеньевич, даже не изумившись нелепости вопроса. И, желая уточнить: – А что, работа займет больше месяца?

– По обстоятельствам. Вылетаете завтра утром. Билет и деньги на первое время получите в офисе у моего секретаря.

Равиль обтер о свои холщовые штаны икру, прилипшую к пальцам, запустил руку в карман и протянул визитную карточку, отпечатанную золотом по черному, как на могильной плите, мелькнуло у Евгения Евгеньевича. И отвернулся. «Так вот каким образом Маклакчук решил получить с меня долг», – понял Евгений Евгеньевич и испытал острое желание бежать без оглядки. Все было подстроено, все за его спиной решено коварным угольным бароном. Евгений Евгеньевич сунул карточку в нагрудный карман пиджака, на дрожащих ногах едва добрался до туалета, и там его стошнило от брюта, которого не приняла его печень, но прежде, конечно, от страха.

Для пущей ясности нам следовало бы открыть подоплеку этой странной истории и собрать на Равиля Ибрагимова своего рода досье. Ходить далеко не пришлось, в Интернете оказалось достаточно материала, выдержанного, правда, в жанре агиографии. Самый подробный очерк жизни восточного магната принадлежал перу областной журналистки и был написан несколько лет назад. В повествование вплетены немногословные интервью, которые автор взяла у бывших односельчан и одноклассников Равиля. Я постарался выудить из этого жития зерна, отбросив плевелы явной лести.