– Понятно. – Мы немного помолчали. – А что скажете насчет Белостокова и Гафизова?

– У Сережи иногда получаются сильные стихи, как мне кажется, но в большей степени неровные. Он мало себя этому отдает, все словно бережет для чего-то. А что касается Артура, так тот тоже, как и я, не доучился, бросил на третьем курсе, ушел в бизнес. Теперь он стал владельцем строительной фирмы. Но, между нами, стихи пописывает до сих пор. Сейчас, кстати, готовится сборник со вступительной статьей Алекса. Полагаю, в данный момент это Артуру только на пользу пойдет. Реклама у него – обзавидуешься. Вот еще один повод…

– Разве это повод? – не смогла не удивиться я.

– Не скажите, Татьяна Александровна, – мягко возразил он. – Порой такие, казалось бы, мелочи могут быть самым настоящим поводом.

– Игорь Владимирович! Вы ответили на все мои вопросы, несмотря на то, что я их практически не задавала. На все, кроме одного. – Пантелеев выразительно выгнул седые брови. – Скажите, давно ли Высотин взял псевдоним? И почему об этом не знают даже Белостоков с Гафизовым?

– Давно взял, – улыбнулся Пантелеев. – Еще в институте. Поменял фамилию в документах, взяв материнскую девичью.

– Спасибо за исчерпывающую информацию. Пожалуй, это все, что я хотела узнать, – вежливо поблагодарила я.

– Не за что, – улыбнувшись, проговорил Пантелеев. – Я только наметил круг. А что касается… способа, тут мне тоже есть о чем сказать.

– Слушаю.

– Как вы полагаете, как сыщик, что могло заставить Алекса воспользоваться удавкой? – Его интеллигентное худощавое лицо стало строгим.

– Позвольте переадресовать вопрос, – вежливо предложила я.

– Подумайте над возможностью шантажа. Мне это кажется самым вероятным. Хотя я и представить не могу, чем именно можно было шантажировать Алекса. И еще одно, немаловажное, наверное: он был болен. Рак.

– Что же вы сразу не сказали? – ахнула я.

– Вы думаете, это меняет дело? – удивился Пантелеев.

– И еще как!

– Сомневаюсь, Татьяна Александровна, – печально произнес тот. – Потому что форма рака была легкая, и он смело мог прожить еще десяток лет. Вряд ли это могло послужить поводом к самоубийству. Поэтому, уверен, причину искать нужно в другом.

Я помолчала, потом с позволения Игоря Владимировича закурила и наконец решилась задать самый щепетильный вопрос:

– А если это все-таки связано с Григорьевым, который собирается обвинить Высотина в плагиате?

– А он собирается сделать такую глупость? – изумился Пантелеев.

– Да, и полагает, что у него есть доказательства.

– Ну, это совсем было бы неразумно, хотя и могло стать причиной. В таком случае смерть Алекса была бы выгодна в первую очередь ему самому.

– Потому что сейчас никто не поверит обвинениям? – догадалась я.

– Да, потому что сейчас менее всего будут склонны принять это за правду, даже если это и правда.

– Согласна, – немного подумав, кивнула я. – Что же, спасибо, вы оказали мне большую помощь. – Я затушила сигарету. – Теперь позвольте попрощаться, мне следует кое-что уточнить.

– Надеюсь, с моей помощью вы выясните, что случилось на самом деле и что означало письмо Алекса?

– Надеюсь, – вздохнула я. – Хотя в своем письме, если я не ошибаюсь, он как раз говорит о том, что причина в личной жизни.

– Но все зависит от того, что понимать под «личной жизнью», – многозначительно заметил мой великодушный собеседник. – Для каждого это что-то свое.

– Вы снова правы. – Я поднялась, и Пантелеев сделал то же самое. – Спасибо еще раз. – Я протянула ему руку. – Скажите, вы здесь надолго?

– Я уезжаю завтра. Вот вам моя визитка, если вдруг понадоблюсь…

– С удовольствием к вам обращусь, – заверила я.