Он в ответ снисходительно поучает:

– Свежего ослиного или конского дерьма на земле нет. Значит, ночевавшие были не из каравана. Они и так были навьючены оружием и другим барахлом. На своих двоих много не унесешь.

Группа из пяти разведчиков пошла в горы. Вскоре в той стороне, куда ушли ребята, послышалась стрельба. Внезапно, словно по команде, она прекращается.

Вернулись двое наших дозорных. С ними испуганный афганец средних лет. Одет опрятно и чисто. На голове войлочная шапка блином. Стыров приказывает мне допросить задержанного. Аминулла стоит в стороне, не проявляя интереса к соплеменнику. Солдаты сообщили, что афганец шел по тропе, когда его заметили разведчики. Услышав окрик, он остановился, но потом бросился бежать. Чтобы его остановить, пришлось стрелять.

Следуют традиционные вопросы: кто такой, откуда и зачем в такую рань. Задержанный дрожит всем телом. Левую ладонь приложил к груди. Отвечает сбивчиво, повторяя одни и те же слова. Я прошу его говорить только на языке дари. На пушту я знаю лишь отдельные фразы.

В его бумажнике находим старый, еще королевских времен, паспорт с фотографией. Карточка пожелтела, но сходство с оригиналом налицо. Афганец представляется учителем в городском лицее. Здесь был в гостях у родственника. Встал с первыми петухами, чтобы добраться до большой дороги и успеть к началу занятий. На бандита он явно не похож.

Разведчики рассматривают его ладони, плечи, пытаясь найти следы от обращения с оружием. Чисто. Я чувствую, что разведчики не хотят вот так запросто расстаться с учителем. На их взгляд, он очень подозрителен.

Стыров спрашивает, какой предмет преподает афганец. Оказывается, классическую персидскую литературу. Я перевожу, а затем от себя лично читаю ему пару четверостиший Джами на пехлеви (средневековый персидский язык). Автора не называю. Пускай учитель сам назовет его. Учитель обрадованно закивал головой. В моей «бурсе» курс литературы читает чистокровный иранец, профессор Джахонгир Дорри. Гонял нас как бобиков, но кое-какие знания в нас заложил.

Ответ прозвучал немедленно:

– Саади.

Стырову надоело слушать наш диалог, явно выходивший за рамки его вопроса. Я объяснил, что он не знает своих поэтов.

– Ловко ты его зацепил, Леха, – обрадовался Стыров. Кто-то предложил не тянуть резину и расстрелять «учителя». Без сомнения, они грохнули бы афганца, но Стыров помешал этим замыслам. Учителя связали, а радист доложил на базу о трофеях и одном пленном.

Вечером, добравшись до своего закутка в офицерской общаге, я первым делом полез в чемодан за конспектами, прихваченными из Союза для подготовки к экзаменам. Меня весь день мучили сомнения относительно авторства тех двух четверостиший. Джами или все-таки Саади? Я нашел нужные записи, и горячая волна стыда залила краской мою физиономию. Я ошибся. По дороге на базу Игорь объяснил мне причину, по которой Стыров заступился за афганца. С нами был проводник ХАДа. Посторонние глаза и уши. Если бы не его присутствие, то учителю был бы конец.

В горах у разведчиков закон один – после допроса подозрительное лицо отправлять в расход. Ведь отпущенный с миром абориген может привести за собой банду человек в сто и тогда в расход отправляются разведчики. По словам Игоря, такие истории имели место.

Потрясенный его комментарием, я долго молчал. В «Красной Звезде» публикуют репортажи о дружбе афганских крестьян и советских воинов-интернационалистов. А в жизни все совсем не так.

Учителя мы оставили на аэродроме. Его должны были передать хадовцам для дальнейших разбирательств. Разведчики не сомневаются, что его уже освободили.