Как-то так само собой сложилось, что я стал приглядывать за этой девочкой. Это не было повседневной заботливой опекой. Скорее, я взял за правило контролировать ее издали. Мы не часто разговаривали и почти никогда – один на один. Зато научились обмениваться взглядами и понимать их значение.

Я чувствовал, что нравлюсь Мелкой. Но она не пыталась вклиниться в мои отношения с Томой, и я был ей за это глубоко благодарен.

Она, в свою очередь, знала, что я приглядываю за ней, и молчаливо признала за мной такое право. В том с ее стороны не было какой-то расчетливой корысти, лишь греющее душу доверие. Странно, но оно порой возвышало меня в собственных глазах больше, чем все письма Андропову, вместе взятые.

Я отвернулся от иллюминатора, прикрыл веки и еще раз мысленно пробежался по своему графику: «Пять часов между прилетом и обратным вылетом. Час на регистрацию, два часа дороги… В самый притык получается!»

Успокаивало меня лишь то, что в потайном кармане куртки, рядом с письмами на итальянском, лежало два запасных билета на более поздние рейсы.

Нет и еще три года не будет в Ленинграде итальянского консульства, поэтому мне приходилось устраивать эту эскападу на выезде, к тому же с неясными шансами на успех. Но другого плана у меня сейчас просто нет, поэтому буду играть этот политический карамболь.

Самолет качнуло, началась рулежка. Взгляд мой бездумно скользил по уплывающим назад елям, изредка цепляясь за белые полоски березовых стволов, а мысли, словно то воронье, все кружили и кружили над одним и тем же местом: «Ничего личного, так надо. В тот раз было Иоанном-Павлом Вторым больше, в этот раз будет меньше. Шальной джокер, что история дружелюбно подкинула Бжезинскому – символ и флаг раздуваемого им в Польше пожара, – ну зачем он ему? Пусть будет по-честному, без этих поддавков и подарков. Афганистан, не совсем адекватный Брежнев, «польский папа», корейский «боинг», Чернобыль… Я пересдам карты заново, тогда и посмотрим, чья возьмет».

Тонкий свист турбины наполнил салон, пробирая до самых костей, – пилот, удерживая тормоза, вывел движки на взлетный режим. Самолет застыл, чуть подрагивая, словно кошка перед прыжком. Потом меня вжало в кресло, а свист вдруг обрел необыкновенную глубину и силу, превратившись в рев неведомого зверя. Мелькнуло своими гигантскими перевернутыми «стаканами» здание «Пулково», и мы оторвались от бетонной полосы – легко и мощно. Сразу пошел крутой набор высоты, и Ту воткнулся в облака. В салоне резко потемнело, мелко затрясло, и заложило уши.

«Папабили – какое забавное слово…» – подумал я, отворачиваясь от окна.

Череда пап семьдесят восьмого года, двое похорон и две интронизации, закулисная борьба мощных ватиканских группировок – вот точка приложения моих сегодняшних усилий.

Смерть Павла VI от инфаркта в августе этого года в моей истории никого не удивила – понтифику было за восемьдесят. А вот скоропостижная кончина его сравнительно молодого преемника, Иоанна-Павла I, происшедшая при подозрительных обстоятельствах почти сразу после интронизации, породила вал версий, будоражащих умы и десятилетиями позже.

Участники же последнего, октябрьского конклава оказались расколоты на сторонников двух претендентов – лидера консерваторов Джузеппе Сири, архиепископа Генуи, и более либерального Джованни Бенелли, архиепископа Флоренции. Кандидатура первого набрала большинство, но кардинал по личным соображениям опять (уже в третий раз!) отказался от папской тиары. Тогда и сошлись на подвернувшемся под руку поляке Войтыле, который оказался компромиссным решением для конкурирующих группировок.