– Освободить, – непререкаемо возвестил Тилиред. – Все обвинения снять. С ее милости Леаттии Брафорт – тоже. Герцога обязать при свидетелях признаться в преднамеренной лжи и принести невесте извинения. Народу объявить, что жених оболгал ее в гневе.

– Мы поздравляем вашу милость с восстановлением вашего доброго имени, – поклонился Леаттии глава гильдии и обернулся к судьям. – Благодарю за справедливое постановление. И от имени подопечной во всеуслышание заявляю, что Леаттия Брафорт расторгает помолвку, в которую пять лет назад герцог принудил ее вступить обманом. А теперь прошу вас рассмотреть прошение графини Леаттии Брафорт о привлечении герцога к ответу за духовные страдания и притеснения, доставленные ей и ее родителям.

– В чем заключались притеснения? – подозрительно щуря глаза, поинтересовался эмир, но ответил ему не глава гильдии, а Миралина:

– Это еще мягко сказано. Я считаю вопиющим преступлением навязывание герцогом собственной воли дочери самого знатного рода страны. По сути, Леаттия пять лет была безропотной невольницей, и ее родителям это было известно. Все эти годы они с болью в сердце наблюдали за превращением единственного ребенка в покорную рабыню и ничем не могли помочь. Только тот, кто истинно любит собственных детей и желает им счастья, может понять все горе и отчаяние графа и графини Брафорт. Ведь они прекрасно знали, какая участь уготована дочери в герцогском дворце. Герцог слаб как мужчина, и лишь муки и кровь любовниц пробуждают в нем страсть.

– Откуда вам известно про слабость? – насторожился король Сиверд.

– Это заболевание никогда не было тайной для сведущих лекарей, – кротко опустила глаза целительница, – и давно описано в наших книгах. Едва пагубные пристрастия к вину, запретным зельям и вакханалиям ослабят мужскую силу, некоторые из жертв собственного распутства, не желая лишиться острых ощущений, начинают искать новые способы их получения. И, постепенно теряя человеческие душевные качества, превращаются в безумных монстров. Иногда их можно вылечить, но в случае с Манрехом, по моему глубокому убеждению, лечение безнадежно запоздало.

Шокированный такой прямолинейной откровенностью, зал замер, переваривая это сообщение и пытаясь предугадать вытекающие из него выводы. Разумеется, ничего нового для большинства придворных в словах целительницы не было, кроме смелости, с какой она назвала своими именами вещи, о которых в высшем обществе стараются помалкивать. Однако герцог был отнюдь не одинок в тайных пристрастиях, и никто из господ, знающих своих демонов в лицо, не желал выставлять их на всеобщий суд.

– Вы… – Виториус помедлил, подыскивая выражение помягче, – говорите о случаях, какие не принято обсуждать во всеуслышание.

– Увы, ваше величество, – с обезоруживающей улыбкой вздохнула Миралина, – я целитель, и мне частенько приходится отсекать гниющую плоть, дабы спасти жизнь пациента. Потому и не привыкла прятать истину под розовыми кружевами витиеватых фраз. Все равно она однажды вылезет, рано или поздно, и принесет множество страшных открытий. Подобных тем, которые обрушились на нас при попытке выяснить, сколько юных девушек зверски замучил насмерть за последнее десятилетие монстр, сидящий перед вами на скамье подсудимых. Если вам не страшно, сами спросите его об этом, смолчать он не сможет. Но я бы сначала предложила выйти из зала всем женщинам и родичам тех фрейлин, которые якобы покинули дворец и отправились в монастыри по собственному желанию.

Зал снова оцепенел, заново переосмысливая тайные слухи и опасливые сплетни, потом раздался отчаянный женский вскрик и глухой удар упавшего тела. И это словно прорвало плотину – стонали, рыдали и горестно рычали сразу несколько отцов и матерей знатных семейств, когда-то выгодно пристроивших дочерей в герцогские фрейлины.