– Вы уверены, что сейчас эти люди смогут выполнять столь важную и точную работу? – перебил Сталин. – Немцы сейчас наверняка уделяют особое внимание полицейским мероприятиям, формированию отрядов изменников и предателей, которые готовы мстить советской власти, хватая и уничтожая не только честных людей, которых они знают лично, но и незнакомцев, которые особенно бросаются в глаза.

– Мы учитываем это, товарищ Сталин, – кивнул Меркулов. – По имеющейся информации, немцы пока еще не смогли взять обстановку под контроль и прекратить массовые передвижения населения, вызванные войной. Кроме того, люди, которых мы отправляем туда, подготовлены к такого рода возможностям и, в конце концов, товарищ Сталин…

Меркулов развел руками.

– Идет война, товарищ Сталин, и у меня нет никаких возможностей избежать жертв.

Сталин кивнул и повернулся к Берии:

– Сейчас езжайте и еще раз проверьте все наши возможности в этом смысле и продумайте, все ли учтено и подключено к делу.

Берия поднялся:

– Видимо, мы еще более тщательно продумаем, как тут можно использовать формирующиеся отряды населения оккупированных территорий.

Сталин повернулся к Меркулову:

– Ваше мнение, товарищ Меркулов?

Меркулов ответил после крохотной паузы:

– Боюсь, что эти отряды сейчас вряд ли могут принести пользу, поскольку мы всячески маскировали наши мероприятия. С другой же стороны, привлечение гражданского населения может породить слухи, которые активизируют деятельность контрразведывательных подразделений немцев.

– Фашистов! – автоматически уточнил Сталин.

Потом усмехнулся:

– Теперь можно спокойно возражать недавнему начальнику?

Меркулов до февраля сорок первого года был первым заместителем Берии в НКВД и начальником главного управления госбезопасности в составе комиссариата. Именно это вождь и имел в виду, товарищески пошутив.

А Берия, когда уже вышли из кабинета, сказал:

– Надо посмотреть, как задействованы местные возможности.

– Партизаны?

– Партизаны, партизаны…

Петя Миронов никогда не хотел быть начальником, потому что не любил ни командовать, ни наказывать. В сельской школе близ города Острына, что в Белоруссии, он преподавал математику и физику, и каждый раз, когда школьники отвечали неправильно, Петр Кириллович ругал в первую очередь не их, а себя. Если ученик не знает, значит, он, учитель, рассказывал плохо, неинтересно, упустил что-то! Оставлял ребят после уроков и рассказывал заново, добиваясь понимания, и радовался каждому успеху порой сильнее, чем сам школьник.

Скажи ему кто-то еще весной, как круто изменится его судьба, Миронов только рассмеялся бы: так не бывает. Может, и не бывает, а стало!

Только по прошествии нескольких недель, примерно в начале августа сорок первого года, учитель физики Петр Кириллович Миронов стал понимать, что война началась для него как-то незаметно, почти буднично.

То есть, конечно, ужас он пережил, как все в их селе.

И ужас пережил, и понял, что сейчас Красная армия их не спасет, не вылетят из-за пригорка кавалеристы, не застрочат пулеметы, не налетят истребители с красными звездами на крыльях, и не отступят фашистские орды. И не выдержали нервы у молодого учителя, когда кто-то крикнул, что надо бежать в лес, чтобы фашисты всех не постреляли сразу.

И бежал, как все, держа за руку Ванду Шилей, к которой уже в начале осени собирался слать сватов. Держал ее за руку, понимая, что только так может он сейчас ее защитить, только убегая, только пряча, только надеясь, что не найдут.

С собой несли только самое необходимое: какую-никакую одежонку да что-нибудь поесть. Кое-кто, правда, вел под уздцы лошадей, тащивших телеги, на которые успели накидать то, что попалось под руку из домашнего скарба, да снедь кое-какую. Все, что не вошло на телеги, отнесли за окраину, в рощицу, где обычно крутили первую любовь все деревенские парни и девчата, и попрятали, как смогли.