***
– Если бросишь над самой водой, он пролетит дальше и подпрыгнет несколько раз.
Чей-то голос раздался над ухом, когда я пыталась выудить очередной камушек.
Я испуганно выпрямилась и оглянулась. Темноволосый мальчишка лет пятнадцати в новеньком камзоле с парадными лентами, сидел на бортике фонтана, почти касаясь воды носками сапог.
– Ты кто? – испуганно спросила я, прижимая мокрые руки к груди.
– Царевич, – грустно улыбнулся мальчишка, откидывая челку со лба. – А ты кто, кроха?
Я задумчиво посмотрела на него.
– Ты не похож на царевича…
– Почему? – удивился он.
– Царевичи веселые и смелые, они царевен от чудищ спасают, – сообщила я, ни секунды не сомневаясь в своей правоте. – Вот ты когда-нибудь спасал царевну?
Мальчишка улыбнулся краешком губ, а глаза его остались задумчивыми.
– Скорее, царевне придется спасать царевича, Кроха…
Я гордо выпрямилась, не обращая внимания на подмокшее платье и мятые розовые ленты.
– Ежели понадобится, спасу!
Одинокий смешок как-то уныло прозвучал в огромной оранжерее.
– Я тебе верю, Кроха. Если, кто-то меня и может спасти, то только ты.
– Но я ведь не царевна… – От такой несправедливости даже слезы на глаза набежали.
– Царевич всегда женится на спасенной девице? – неожиданно уточнил мальчишка, серьезно глядя на меня.
Я уверенно кивнула – большой бант на голове согласно трепыхнулся.
– Значит, я женюсь на тебе, и ты тоже станешь царевной.
– Тогда я точно тебя спасу! – я вздернула нос и сжала кулачки, подтверждая решительность своих намерений. – Вот только… ты научишь меня бросать камушки?
Грустный царевич улыбнулся.
Мне, смущенно теребящей бант, ужасно захотелось улыбнуться в ответ…
***
Осенью того же года в стольном Софийском граде вспыхнул мятеж. Люди устали терпеть самодурство бестолкового царя и жаждали уже не перемен, а крови. Цесаревич Мирослав по счастливому стечению обстоятельств оказался в Южном, куда не успела докатиться волна народного недовольства. Суровые вояки, закаленные в стычках с басурманами, благоволили цесаревичу. Гвардейский подпоручик Луговской, наш батюшка то бишь, одним из первых поддержал наследника престола. Цесаревич лично возглавил войско, навел относительный порядок в стольном граде и с тех пор фактически правил государством, позволяя царю-батюшке тихо транжирить казну в свое удовольствие. А про младшего все как-то забыли. Никто не знал, как он выжил, что испытал, когда понял: до брата не добраться, а царю безразлично, что будет с сыном.
Минуло восемь лет. Царевич возвратился после долгой учебы в заморском Университете – кажется, лишь для того, чтобы потрясти царский двор безумными выходками и ледяным презрением ко всему, что раньше было ему дорого.
Я повзрослела, поняла, что не узнаю в холеном франте того царевича, который до сих пор сидит на бортике фонтана где-то в глубине моей памяти. Того царевича, которого я обещала спасти.
Временами я мечтала, как мальчишка с длинной темной челкой оказывается каким-то другим царевичем и…
…И, возвращаясь с небес, вспоминала: запас царевичей на свете ограничен. Наше Царство располагает лишь пятью, трое из которых годятся мне в дедушки.
Приходилось признавать: грустный юноша превратился в царевича Елисея, франта, мота и пьяницу, спасать которого, даже подвернись мне такая возможность, я бы не стала.
Глава 2
«…Прадед теперешнего царя был Реформатор. Очень уж любил он все заморское да диковинное: сватался к королевне какой-то дивной страны, презрел мнение бояр своих многомудрых и все-таки женился. И не стало с того момента в царстве покоя. Новой царице все было на чужой земле не мило: и оранжереи нет, и фонтанов, и про ассамблею никто слыхом не слыхивал. Нечего делать, начал тогда царь супруге угождать: и ассамблею завел, и бояр верных дворянством обозвал, и бороды стричь велел, как будто мало было им позора. А еще корабли начал строить, большие и легкие, не хуже заморских. Сын его деяния славные продолжил, кого уговорил, кого заставил, и началась в царстве мода на заморский «политес». Что такое «мода», тогда тоже не знали, но выучили. Теперешний же царь-батюшка к кораблям, да учениям интересу особого не имел, зато празднества любил и проводил их с истинно заморским размахом…»