Только убедившись, что нас никто не слышит, я повернулась к нему:

– Мне кажется, я знаю, чего ты хочешь.

Его губы слегка скривились в улыбке:

– И ты это сделаешь?

– Послушай, Бофорт…

– Боюсь, Робин, в этом месте мне придется тебя перебить. – Он сделал шаг. Я не отступила, а лишь посмотрела на него, подняв бровь. – Ты должна как можно скорее забыть то, что видела вчера, поняла? Если хоть где-то заикнешься об этом, я позабочусь, чтобы ты вылетела из школы.

Он сунул что-то мне в руку. Я как контуженная опустила взгляд и застыла, увидев, что там.

В моей руке лежала пачка пятидесятифунтовых банкнот. У меня пересохло в горле.

Я никогда не держала в руках так много денег.

Заносчивая ухмылка Джеймса о многом говорила. Он ясно дал понять, что знает, как я нуждаюсь в деньгах. И что ему не впервой платить за чье-то молчание.

Его выражение лица и поза были такими самонадеянными, что меня вдруг охватила ярость.

– Ты серьезно? – спросила я сквозь зубы. От злости тряслись руки.

Джеймс был озадачен. Он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда еще одну пачку и протянул мне.

– Больше десяти тысяч это не стоит.

Я уставилась сначала на деньги, потом на него.

– Если ты до конца семестра будешь держать язык за зубами, мы удвоим сумму. Продержишься до конца года – увеличим ее в четыре раза.

Позже его слова повторялись в моей голове снова и снова, и кровь закипала в жилах. Как он стоял передо мной, бросив к моим ногам десять тысяч фунтов, и хотел таким образом заткнуть рот. Как будто это был пустяк. Как будто так и должны поступать те, кто родился с серебряной ложкой во рту. Мне сразу стало понятно, как я ненавижу Джеймса Бофорта.

Он мне отвратителен. Он и всё, что с ним связано.

То, как он живет – ни с чем не считаясь и не боясь последствий. Если ты носишь фамилию Бофорт, тебе обеспечена неприкосновенность. Делай что хочешь – папины деньги помогут все уладить. Пока я два года из кожи вон лезла, чтобы получить хоть малейший шанс попасть в Оксфорд, для него эта частная школа казалась не более чем прогулкой.

Это нечестно. И чем дольше я сверлила его взглядом, тем сильнее во мне росло чувство злости.

Пальцы судорожно сжимали банкноты. Я еще сильнее стиснула зубы и разорвала тонкую бумажную ленту, которой была обернута пачка.

Джеймс в недоумении наморщил лоб:

– Что…

Я резко взмахнула рукой и выбросила купюры.

Джеймс никак не отреагировал, но его челюсть была сильно напряжена. Деньги медленно падали на пол, я развернулась и ушла.

Перед моим лицом покачивался русый хвост Лидии. Весь свой гнев я направила на него.

Она во всем виновата! Если бы Лидия не тискалась с нашим учителем, я бы их не застукала и она не наябедничала бы своему брату. Тогда бы я могла сосредоточиться на уроке, а не злиться на то, что он назвал меня Робин. И на то, что я выкинула пять тысяч фунтов.

Уму непостижимо, как я могла это сделать. Не взять деньги, конечно, правильное решение. И тем не менее, со вчерашнего дня мне в голову лезут мысли, на что бы я могла их потратить. Например, на наш дом. С тех пор, как с папой восемь лет назад произошел несчастный случай, мы хотя и перестроили дом, постепенно адаптировав его под инвалидное кресло, но кое-что еще нуждалось в улучшении. Кроме того, наш автомобиль медленно, но верно испускает дух, а мы все зависим от транспорта. Особенно папа. На те сорок тысяч фунтов, которые Джеймс предлагал в конце учебного года, я могла бы купить микроавтобус.

Я помотала головой. Нет, я никогда не взяла бы у Бофорта деньги за молчание. Я не продаюсь.

Из-под учебника по истории я вытащила свой ежедневник. Все пункты, намеченные на сегодня, уже отмечены галочками. Только одна запись все так же язвительно поблескивает на бумаге: