Потоки приятной воды хорошо смывали усталость и девушка, довольная и свежая, пошла в свою комнату. Теперь ее личная спальня была компактной – у стены стоял диван, рядом самый что ни на есть простой стол, за которым Эйслин делала уроки. В углу разместился местами потрескавшийся, старый шкаф. Девушка шутливо называла его «мой прекрасный антиквариат». Неровности пола маскировал раскинутый на нем темно-зеленый ковер. Наверное, когда-то, лет двадцать назад, он смотрелся действительно шикарно, но сегодня выглядел почти убого. Но для Эйслин, все, окружавшее ее, было привычным и по – своему прекрасным. Было бы ложью заявлять, что она не мечтала о более благополучной жизни. Мечтала, еще как. Ночью, перед тем как заснуть, снова и снова девушка прокручивала свое светлое, успешное будущее, где не было бы место страху, молчания и безнадежности. Эйслин взяла с полки книгу в красивой, яркой обложке, это был новый любовный роман – подарок матери на день рождения и, уютно устроившись у окна, принялась за чтение. Мыслями и чувствами она унеслась на несколько веков назад, живо рисуя в своем воображении главных героев, эпоху, в которую они жили и события, постигшие их.

Женский крик, доносившийся у входа в дом, нарушил приятную идиллию. Эйслин сокрушенно закрыла глаза. Она знала, кто это, и что, вероятно, последует за этим. Девушка спешно направилась на кричащий, все громче и громче, голос матери. Та не сразу заметила ее присутствие, слишком погруженная в собственное отчаяние, она продолжала кричать на своего мужа и отца дочери:

– Ты обещал! Обещал! Все эти двадцать лет, каждый раз обещал больше не пить!

В ответ послышалось что-то нечленораздельное, и глухим шумом отозвалась попытка Криса Брукса зайти домой. Но не так-то было, Теа Брукс преградила собой путь, продолжая криками изливать накопившуюся за годы боль и отчаяние:

– Ты обещал! Клялся! Клялся нашей дочерью, твоей любимицей, Эйслин, что больше никогда не будешь пить! Не прошло и года, и ты снова взялся за это. Убирайся, алкаш несчастный!

Мистер Брукс вновь попытался зайти, но жена толкнула его, а тот, в ответ, с удивительной прытью для своего состояния, вцепился ей в горло. Как в страшном сне Эйслин наблюдала за ужасающей, разрушающей картиной, развернувшейся прямо перед ее лицом: кожа Теа побледнела и стала отливать синими красками, взгляд стал отсутствующим и каким-то пугающе странным.

– Папа! Перестань! – девушка с небывалой силой оторвала его руки от своей мамы. Та, резко закашлявшись, схватилась за грудь. Слезы струились по красивому лицу Теа, ненависть горела в ее орехового цвета глазах. Эйслин торопливо завела мать домой и попыталась запереть входную дверь, но Крис Брукс уже успел зацепиться за ручку.

– Папа, пожалуйста, уходи, – срывающимся голосом попросила Эйслин, чувствуя, что умирает внутри. Ей было страшно. Ей было жаль маму и папу.

Одна она вряд ли бы справилась, однако соседи, услышавшие очередной скандал у Бруксов, вызвали полицию, и спустя минуту, восемнадцатилетняя именинница с щемящей болью в сердце наблюдала, как отца забирают в отделение. Девушка знала – он вернется. На протяжении всей своей жизни Эйслин наблюдала одну и ту же схему отношений родителей: очередная пьянка, скандал, в котором иногда присутствовало рукоприкладство, уход отца, а спустя время – от нескольких дней до месяцев, его возвращение. Все повторялось снова и снова.

Осуждала ли родителей Эйслин? Нет. Она любила их. Но ей был страшно. Страшно от одной мысли о том, что однажды папа в пьяном угаре задушит маму, а ее, Эйслин, не будет рядом. Страшно, что когда-нибудь, отец пойдет своей пьяной, качающейся походкой и, спотыкнувшись, так упадет, что разобьет голову, и никто не подойдет к нему, а ее, Эйслин, не будет рядом, а он умрет, истекая кровью, в одиночестве. Она не сможет их спасти.