— Идти можешь?

— Попробую, — без особой уверенности ответила я.

Но смогла. Медленно, по стеночке, цепляясь сначала за решётки, а потом за перила на лестнице и дверные проёмы, но я добрела до своих покоев. Накинулась на стоящие на тумбочке кувшины и осушила их все — сначала сок, потом бульон, потом сладкий отвар. А затем рухнула на постель и снова уснула, на этот раз в тепле.

Проснулась уже ближе к вечеру. Длинные косые солнечные лучи пронизывали комнату насквозь, высвечивали танец пылинок над кроватью и рисовали замысловатые узоры на стенах. Я долго лежала с открытыми глазами, пытаясь найти в себе силы, чтобы встать. Нет, мне уже не было плохо. Даже кашель ушёл. Скорее было просто никак. Я чувствовала себя опустошённой и выжатой досуха. Живой наполовину или даже на треть. Пылинки перед глазами кружили в золоте закатного солнца, и больше всего на свете мне хотелось стать такой пылинкой и унестись вдаль — туда, куда подует ветер.

Я устала.

Устала приспосабливаться, бояться, переживать, нервничать… и играть чужую роль. Понимала, что никому не смогу рассказать о том, что я — не Лалисса, но устала ею быть и платить за то, что оказалась на неё похожа. Ей мне тоже безумно хотелось отомстить, но я не знала как.

Когда солнце скрылось за горизонтом и сумерки тонкими струйками потекли по комнате, я так и не поднялась с постели. Стоило принять душ, попить воды, оросить золотым дождём золотой унитаз, но я не хотела. Ничего не хотела.

Уже ночью нашла в себе силы сесть на постели и принялась одеревеневшими чужими пальцами расплетать десятки косичек, что кона Дарлегур заплела мне перед торжественным вечером. Они все спутались и растрепались, мышцы рук быстро уставали от усилия, но я смогла закончить и даже расчесалась. А потом завалилась в постель и проспала до самого утра.

На рассвете меня разбудил стук. Из-за двери раздался хорошо знакомый женский голос:

— Лалисса, Мейер вернулся. Он уже знает обо всём, что произошло, и придёт к тебе, когда посчитает нужным.

Я поднялась с постели и со всей доступной расторопностью кинулась в ванную. Быстро вымылась, даже зубы чистила под душем, чтобы не терять времени. Мне нужно было поговорить с Мейером, пока он не принял окончательного решения, пока не прошёл первый шок от новостей.

Торопливо одевшись, я выскользнула из своих покоев и направилась к парадному входу. Но там было пусто. Выглянула во двор — на крыльце натоптано, значит, они уже внутри.

— Ты ищешь Мейера? — спросил подошедший со спины коротко стриженый юноша, кажется, самый младший сын семьи.

— Да. Где его спальня?

— Второй этаж, правый коридор. Третья дверь налево, — подсказал он, оценивающе рассматривая меня, а затем зло добавил: — Правильно мама сказала: шлюха.

Слово болезненно ужалило изнутри, но отвечать я сочла излишним. Непринятое оскорбление принадлежит оскорбившему. Я знаю, что не изменяла Мейеру. И он это тоже узнает. А своей насмешкой этот маленький засранец ещё подавится. Ему я клятв я не давала, так что наябедничаю со всем возможным удовольствием, пусть ему Мейер потом контуженного ежа вставит в то место, которое свербит.

Нужные покои нашла легко. Дверь оказалась приоткрыта. Я осторожно постучала, обозначая своё присутствие.

— Можно?

Мейер, одетый в расстёгнутую рубашку и домашние штаны, стоял ко мне спиной и жёг запечатанное в конверт письмо. Кажется, я даже успела ухватить взглядом надпись «Лиссе», прежде чем бумага потемнела, ласкаемая рыжими язычками пламени.

— Да. Входи.

Его голос был пустым и сухим. Этот тон отозвался внутри болью. Хотелось кинуться ему на шею и поцелуями убеждать, что всё было совсем не так, как он думает.