Во время походов в долину он познакомился с крестьянином-илотом, который возделывал участок Кратиппоса около реки Эврот. Пелиас был пожилым вдовцом и жил с единственной дочерью, ему было уже тяжело работать в поле. Талос иногда приходил со своим стадом и оставлял его под присмотром дочери Пелиаса, а сам выполнял всю тяжелую работу. Бывало, он останавливался в их доме на несколько дней.

– Кажется, ты позабыл, где живешь, – подшучивал над юношей Критолаос. – Мы так редко тебя видим! Часом, не маленькая Антинея пробудила в тебе любовь к земледелию? Во имя Зевса, я хотел сделать из тебя пастуха, а ты вырос крестьянином.

– Дедушка, брось ты это, – отвечал Талос с раздражением. – Меня совсем не интересует девчонка. Просто бедному Пелиасу не хватает сил. Если бы я не помогал ему, он бы не справился с тяжелой работой.

– Конечно, – отвечал Критолаос. – Я знаю, что у тебя доброе сердце и сильные руки. Просто я слышал, что малышка Антинея выросла красавицей, вот и все.

Дочь Пелиаса действительно была прекрасна. У нее были длинные светлые волосы и глаза цвета зеленой травы, омытой росою. Ее тело успело привыкнуть к работе в полях, но сохранило стройность и изящество. Талос не раз отвлекался от работы, когда она проходила мимо быстрым шагом, неся на голове глиняный горшок с водой из источника. Порой он даже пытался вообразить форму ее груди или изгиб бедер под коротким хитоном, подвязанным шнурком на тонкой талии.

Эти мысли внесли такой переполох в безмятежную душу юноши, что отношение Талоса к девушке сделалось резким, а порой и грубым. Ему казалось, что она читает его мысли, и он делал все возможное, чтобы они не вырвались наружу. И все же он не мог не смотреть на нее. Если она наклонялась, чтобы сорвать пучок травы для животных, и заголялись ее бедра, он чувствовал, как к голове приливала кровь, а в висках начинало стучать. Но больше всего его смущала мысль о том, что Критолаосу не надо было ни о чем догадываться, он видел его насквозь… Мысль о том, что его ставят наравне с глупым бараном в брачный сезон, казалась Талосу невыносимой. В такие минуты он любил побыть наедине, послушать пение жаворонков и дроздов или сходить в лес, чтобы поставить капканы на лис. Неужели так он становился мужчиной?

Конечно, в этом была доля правды, но было и нечто иное. Стать мужчиной означало услышать внутри таинственные звуки, внезапный трепет, почувствовать, что хочется бежать, подняться на самые высокие горные вершины, чтобы громко крикнуть и дождаться эха, отраженного далекими отрогами; почувствовать, как наворачиваются слезы при виде заходящего солнца и алых облаков, напоминающих стадо огненных барашков, пасущихся в небесной синеве и постепенно растворяющихся в темноте. Услышать, как в груди отзывается мелодия соловья и крик ястреба, захотеть отрастить крылья, огромные белые крылья, чтобы улететь далеко-далеко… тихой благоуханной ночью в бледном лунном свете парить над горами и долинами, поблескивающими серебром оливковых деревьев, над реками, среди ив и тополей.

Все это и многое другое переживал в своем сердце Талос-калека.

Однажды Талос спускался со своим стадом к дому Пелиаса, чтобы помочь старику. Приближался великий праздник Артемиды Эфесской, на котором юные спартанцы посвящались в воины. Нужно было убрать и украсить дом Кратиппоса, заготовить дрова для очага и зарезать ягненка для пиршества. Талос вышел на рассвете и отправился вниз по тропе в сторону долины. Когда солнце едва показалось над горизонтом, он вышел на опушку. Вдруг Талос услышал крики, доносившиеся с поляны: