Вдруг по городу разнесся отчаянный, страшный крик, громом прокатившийся по окрестностям. Городские стены внезапно ожили, и на них возникли многочисленные воины. Но это были иные воины: странные доспехи покрывали их тела, огромные щиты из бычьих кож свисали с их плеч, а кожаные шлемы не скрывали лиц. Это были лица мужчин, юношей, стариков с седыми бородами… Тем временем к стенам стали прислоняться сотни лестниц, по которым взбирались тысячи вооруженных врагов… Когда они почти поднялись наверх, люди расступились, и на вершине самой высокой башни появился гигантский воин в сияющих бронзовых доспехах. На его поясе висел меч с янтарной рукоятью.

В глазах Талоса помутнело, а сердце забилось медленнее, в такт барабанной дроби. Он стал внимательнее следить за происходящим, но казалось, что временами картина куда-то пропадала… Воин держал на руках безжизненное тело молодой женщины, прикрытое черной тканью. Черная ткань, лепестки крови на груди, облако волос. Как же Талосу хотелось погладить эти нежные бледные губы… Талосу-калеке…

И снова раздались раскаты барабанной дроби, сердце застучало быстрее. Бронзовые воины устремились к городским стенам, напоминая реку, вышедшую из берегов в половодье. Мечи их пробивали огромные щиты из бычьих шкур, пронзали кожаные кирасы. Сотни людей подступали к человеку, который продолжал стоять на самой высокой башне. Он бережно опустил хрупкое тело женщины наземь и бросился на врагов, размахивая мечом с янтарной рукоятью. На него напали со всех сторон, и его захлестнула волна врагов, но он показался вновь, подобно быку, окруженному стаей волков. Затем наступила тишина… Среди дымящихся руин послышались медленные, тяжелые шаги. Мертвы, все мертвы. Облако пыли, нанесенной горячим, удушливым ветром, медленно садилось на изуродованные тела, на разрушенные стены, на падающие башни… На покрытом копотью валуне сидел человек. Это был сгорбленный старик, закрывший ладонями лицо, залитое слезами. Старик поднял седую голову, и Талос увидел лицо, искаженное страданием. Это было лицо Критолаоса!

Лицо Критолаоса, озаренное лучом восходящего солнца, было обращено к Талосу. Старик что-то говорил, но Талос ничего не слышал, будто его разум и чувства еще не возвратились из иного мира. Внезапно он осознал, что сидит на соломенном тюфяке, а Критолаос твердит:

– Пора, Талос, солнце уже взошло, мы должны отвести отару на пастбище. Что с тобой? Ты странный какой-то. Наверное, ты плохо спал и не успел отдохнуть. Пойдем, свежий воздух пойдет тебе на пользу, вода из источника взбодрит тебя. Мама уже налила молока в миску, одевайся и иди к ней, – добавил он и вышел.

Талос вздрогнул и обхватил голову руками. Он осмотрел комнату, ища глазами лук, который давеча отдал ему Критолаос. Но лука нигде не было. Он стал судорожно искать его под соломенным тюфяком и среди козьих шкур, валявшихся на полу: «Неужели это все приснилось? – подумал он. – Но тогда…» Талос отодвинул занавеску, которая отделяла его постель от остальной части дома, и сел за стол перед чашкой молока, налитого матерью.

– Мама, где дедушка? Я не вижу его.

– Он уже ушел, – ответила женщина, – и сказал, что ждет тебя с овцами у верхнего ручья.

Талос торопливо выпил молоко, положил в сумку ломоть хлеба, взял посох и вышел, направляясь быстрым шагом к указанному месту. Верхний ручей струился с горы неподалеку от дома Талоса. Пастухи горы Тайгет назвали его так, чтобы отличать от другого ручья, который протекал по большой поляне, на краю леса, туда они обычно вечером приводили скот на водопой, перед тем как отвести в загоны. Талос стремительно пересек поляну, вошел в лес и свернул на тропу, ведущую вверх. Через пару сотен шагов он увидел Критолаоса: старик гнал отару с помощью верного Криоса. Талос подбежал к нему: