У каждого в той истории своя правда. Бесков, вспоминая о тех событиях в своей книге «Моя жизнь в футболе», причины произошедшего сводил к неверию Ловчева в перспективы команды: «…Первый круг в высшей лиге прошел для нас крайне трудно. В прессе промелькнули даже высказывания обозревателей, что, дескать, «Спартак» близок к опасной зоне и может вновь покинуть передовой эшелон отечественного футбола. Такое впечатление возникало не только у наблюдателей со стороны, но и у некоторых игроков нашей команды. К примеру, Евгений Ловчев вдруг попросил отпустить его из «Спартака». По этому случаю было собрано специальное заседание московского городского совета общества; с Ловчевым считались, терять его не хотели, пытались выяснить, в чем причина ухода. «Я не хочу во второй раз вылетать в первую лигу!», – заявил Ловчев на этом заседании…»420. Константин Иванович, цепко ухватившись за действительно прозвучавшую на том заседании ловчевскую фразу, словно забывает о том, что в качестве главной причины своего трудного решения тот называл совсем иное: «Не сложились отношения с тренерским советом и некоторыми игроками…»421. И спустя годы Ловчев будет повторять: «Я ушел из «Спартака» после конфликта с Бесковым. Потому что считал, что завишу только от футбола, только объективные мои данные могут влиять на то, ставят меня в состав или нет. Не тренерская прихоть…»422.

Ловчев и много десятилетий спустя стоит на своем, апеллируя к имени Старостина: «Когда меня, капитана команды, спросили, кто мог бы вытащить «Спартак», я назвал фамилию Бескова. Газетные заголовки типа «На наших глазах умирает «Спартак» рвали мне душу, и я понимал – без жестких мер не обойтись. Но уже через год мне стало ясно, что Старостин и Бесков не смогут нормально сосуществовать. Они представляли собой разные, противоположные модели жизни в обществе – демократию и диктатуру. Модель Бескова мне не подходила, и я ушел…»423. При том, что как раз Николай Петрович окажется среди тех, кто, как и болельщики, так и не примет до конца этот эмоциональный поступок Ловчева: «Этот шаг, при всем том, что он его понимал, был встречен Старостиным прохладно. Появилась обида. Не могу сказать, что мы не разговаривали, но прежней теплоты в отношениях уже не было. Я как бы ушел из семьи… Болезненный развод…»424.

Обида у Старостина наверняка была – известно его ревностное отношение именно к «Динамо», и выбор игрока принять он никак не мог. Сам Ловчев объяснит спустя годы, почему он ушел в стан принципиального соперника «Спартака», так: «Назло, наверное. Хотя теперь понимаю, что в глазах Старостина после этого перехода, видимо, многое потерял. Председатель российского совета «Спартака» Борис Николаевич Иванов вызывал, предлагал поехать играющим тренером в орджоникидзевский «Спартак», но я уперся. Хотел вернуться в сборную, а из «Динамо» это было сделать куда проще, чем, например, из «Зенита», куда меня настойчиво звал Морозов. К тому же я хорошо знал Сан Саныча Севидова и пошел к нему…»425. Впрочем, Ловчев признает, что коснулась старостинская обида только их личных взаимоотношений, мстительность Старостину была не свойственна: «Он относился ко мне хорошо, хотя, конечно, не мог мне простить ухода в «Динамо»… Меня года два уже как не было в команде, когда к нему в кабинет пришел один ушлый журналист из «Советской России». Он статью против меня как раз стряпал, думал и Старостина приобщить. Выслушав его, Николай Петрович произнес лаконичную фразу, которой, не скрою, я очень горжусь. Вот она: «Ловчев – великий энтузиаст футбола, этим все сказано»…»