– Кто беднее нас, осужденных скупостью бесчеловечных отцов и силой всемогущих законов проводить лучшие годы нашей юности в бедности, томясь неосуществимыми желаниями?.. – добавил Луций Бестия, оскалив зубы и судорожно сжимая чашу, только что им опорожненную.

– Кто беднее нас, в насмешку рожденных патрициями и только лишь благодаря званию своему пользующихся уважением простонародья? – заметил с выражением глубокой грусти Лентул Сура.

– Оборванцы в тогах, вот кто мы!..

– Лишенные ценза, одетые в пурпур!

– Угнетенные и нищие, которым нет места на пиру богатой Римской республики!

– Смерть ростовщикам и банкирам!

– В ад все законы двенадцати таблиц!

– И преторианский эдикт!

– К Эребу отцовскую власть!

– Да ударит всемогущая молния Юпитера Громовержца в Сенат и испепелит его!

– Но пусть Юпитер сперва предупредит меня об этом, чтобы я мог отсутствовать в этот день! – пробормотал совершенно опьяневший Курион.

Взрыв хохота раздался вслед за этим мудрым замечанием пьяницы и положил конец проклятиям и брани.

В этот момент вошедший в столовую раб приблизился к хозяину дома и прошептал ему несколько слов на ухо.

– А, клянусь богами ада!.. – воскликнул громким голосом, с выражением радости Катилина. – Наконец! Введите сейчас же его и приведенную им с собой тень.

Раб поклонился и уже собрался уходить, но Катилина, задержав его, прибавил:

– Окажите им полное уважение. Обмойте им ноги, вытрите их мазями и дайте им обеденную одежду и венки.

И раб, снова поклонившись, вышел.

Затем Катилина крикнул триклиниарху:

– Эпафор, сейчас же освободи стол от остатков пиршества и приготовь две скамьи против главного ложа для двух друзей, которых я ожидаю; очисти эту комнату от мимов, музыкантов и рабов и приготовь тем временем в соседней комнате все для веселого, приятного и продолжительного пира.

В то время как столовую убирали, гости молча распивали пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в серебряных чашах, и ожидали с нетерпением и с нескрываемым выражением любопытства появления гостей. Те скоро вошли в сопровождении раба, одетые в обеденные белые тоги, в венках из роз на головах.

Это были Спартак и Крикс.

– Да будет покровительство богов над этим домом и его благородными гостями! – сказал Спартак, входя в комнату.

– Привет всем! – прибавил Крикс.

– Честь и слава тебе, храбрейший Спартак, и твоему другу! – ответил Катилина, поднявшись навстречу рудиарию и гладиатору. И, взяв Спартака за руку, он усадил его на ложе, которое сам раньше занимал; усадив Крикса на одну из только что поставленных против почетного ложа скамеек, Катилина уселся на другой рядом с ним.

– Итак, Спартак, ты не пожелал провести этот вечер за моим столом вместе с благородными и храбрыми юношами? – И при этом он указал на гостей.

– Не пожелал? Я не мог, Катилина, и я об этом тебя предупредил, если только твой остиарий был аккуратен в исполнении данного ему мной поручения.

– Да, я был предупрежден о том, что ты не сможешь прийти ко мне на ужин…

– И ты не знал причины, сообщить которую я не мог, не доверяя скромности остиария. Мне понадобилось пойти в одну харчевню, посещаемую гладиаторами, чтобы встретиться там с людьми, имеющими большое влияние на этих несчастных.

– Итак, – произнес вдруг несколько насмешливым тоном Луций Бестия, – итак, мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, толкуем о своих правах и готовимся поддерживать эти права с мечом в руках?..

Лицо Спартака вспыхнуло, и он, ударив кулаком по столу, порывисто привстал и воскликнул:

– Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера, пусть…

Внезапно прервав самого себя, сдержавшись и переменив тон, он продолжал спокойно: