Все это время я думала о нашей незаконченной игре, об отгадке, которая таилась в подвале. Правда или ложь. Я представила, что ответ брата – это живое существо, которое ждет меня в сумерках, призывает меня к себе. Молит познать истину.

Спуск в подвал тем вечером стал моим первым шагом к чему-то новому – теперь я это понимаю, – но тогда я просто медленно погружалась в темноту, ни в чем не уверенная и совершенно одна.

Я спустилась по лестнице и замерла, чтобы глаза привыкли к мраку. Стоя на месте, я думала о Майлсе и о том, каким нечитаемым он стал во время игры. Впервые я поняла, что он был способен хранить настоящую тайну, нечто куда более серьезное, чем любые наши выдумки в этой игре, и меня тревожило, что это могло означать. Там, в прохладном воздухе подземелья, безымянная тревога пробудила к жизни что-то внутри меня – настороженность по отношению к брату и тому, что еще он однажды мог от меня утаить.

Подвал освещала одинокая гудящая лампочка, ее слабое мерцание едва доставало до угла, где днем мы сидели в пыли. Я стала красться туда, навострив все органы чувств. Наконец, я добралась до слова, выведенного на земле под занавесью паутины. Майлс написал свой ответ печатными буквами – послание, которое стало провозвестником грядущего обмана – как с его стороны, так и с моей.

Надпись гласила: «ЛОЖЬ».

Тогда я впервые увидела проблеск правды.

По иронии судьбы я появилась на свет спустя ровно два года после Майлса, поэтому день рождения у нас был один на двоих. Иногда я воображала, что мы двойня и нас не разделяют пространство и время. Мы были достаточно похожи, чтобы сойти за двойняшек: волосы одинакового каштанового оттенка, темные глаза с искрой – скорее карие, чем зеленые, даже брови и уши были одной формы, словно я была его оттиском, сделанным на два года позже. Я всегда старалась нагнать те два года, пыталась сравняться с братом, словно могла перехитрить само время.

В тот год лето внезапно перегорело и превратилось в осень, а жара моментально перешла в мороз. Первый холодный день в сентябре шокировал, студеный воздух казался нездешним. Все это мне запомнилось, потому что в тот день Майлс попросил меня сходить с ним на занятие по толкованию. Его учительница Джулия хотела осмотреть меня, перед тем как мои отметины сменятся взрослыми. Джулию я видела лишь однажды, но много о ней слышала: она была опытной толковательницей, но подход ее считался нетрадиционным, и меня терзало любопытство, что же она скажет мне – практически незнакомому человеку.

Было уже далеко за полдень, солнце заливало все золотистым светом, в деревьях щебетали птицы. Майлс с «Картографией будущего» под мышкой шагал по нашему району чуть впереди меня. Я пыталась идти с ним вровень, но все равно отставала на шаг-другой. Ноги у меня были длинные, но у него длиннее. Мы были и похожи, и нет.

Он переживал, что опоздает – это было понятно и без слов. Будучи первым и единственным учеником мужского пола в классе у Джулии, он должен был трудиться вдвое усерднее, чтобы его воспринимали всерьез.

– Успеем, – приободрила я его, когда мы свернули с нашей улицы и нам осталось чуть больше мили. Мы жили в старом районе, который граничил с центром города. Здесь преобладали пешеходные дорожки и живые изгороди, но застройка была плотной, и некоторые дома заметно одряхлели. С дома по соседству с нашим краска отслаивалась, как кора с древней березы, у другого окна на верхних этажах были заколочены фанерой. Зато всего в паре кварталов отсюда в окружении пышных зеленых лужаек стояли дома с колоннами и башенками, а возле одного из них статуи двух львов, распахнув пасти в нескончаемом рыке, стерегли вход на аллею к дому.