Олег организовал на факультете театр под названием «Зазеркалье». Почти все теперь ходили на репетиции, ловили каждое его слово и были готовы выполнить любое указание.

Я готовилась к летней сессии, много занималась и, кажется, упустила что-то важное в жизни Ди. Она влюбилась в Олега.

Я держала в руках цилиндрический сверток, смотрела на растерянную Ди и отчетливо понимала, что именно это произошло с ней.

– Репетиция... Можно прийти посмотреть?

– Теперь уж и не знаю. Он отобрал актеров, роли розданы. Наверное, поздно. Олег не разрешает посторонним присутствовать на репетициях.

– Понятно. Посторонним вход воспрещен.

Когда я впервые увидела Олега, столкнулась с ним взглядом? Прекрасно помню этот момент. Отчетливо помню, он выделил меня из толпы и даже хотел заговорить, но я почему-то жутко смутилась и сделала вид, что не замечаю его. Вообще, смущение мне было не свойственно. Мама с детства научила держаться с достоинством, мгновенно овладевать ситуацией и всегда быть хозяйкой положения. Точно! Именно это неприятное, незнакомое чувство робости, замешательства заставило отвернуться от Олега и впоследствии держаться от него подальше. Я не умела жить без твердой почвы под ногами. Зато Ди не имела понятия, что это такое. В точности как мой папа до встречи с моей мамой.

...Вечером я зашла к нему в «кабинет», чтобы отдать подарок от Ди и Елены Степановны. Он заканчивал вытачивать главного Коэна – Первосвященника.

Развернул газету, потом темно-коричневый прямоугольный свиток с черными отрывистыми знаками. Водил пальцем по этим знакам, шевелил губами.

Папа забыл обо мне и вообще обо всем на свете. Я не мешала. Просто сидела рядом на маленьком табурете, обтянутом зеленым сукном, и смотрела на его реакцию. Ди ведь сказала, что он будет счастлив. Наконец папа спросил:

– Где ты взяла это, Эвээма?

– Елена Степановна подарила Ди, а Елене Степановне передала ее мама, а маме – Зиновий Александрович, еврей, который помогал им в блокаду и умер от голода. Он просил это беречь. Ди сказала, что ты будешь счастлив.

Папа поднял на меня глаза. Оторвал их от черных знаков и перевел на меня. Глаза сверкали от слез.

– Именно сегодня... Когда я заканчиваю делать Первосвященника! И после этого кто-то посмеет убеждать меня, что Всевышний не существует! Знаешь, что тут написано?

– Ты понимаешь?

– Я помню. Оказывается, помню! Меня учил в детстве дедушка. Это иврит. Ты с твоими математическими способностями могла бы выучить этот язык довольно быстро. Им управляют логика и законы математики.

– А что там написано?

– Не поверишь... В это действительно трудно поверить, но там написано то, что было написано на экране главного Коэна.

– На экране?

– Да. Больше двух тысяч лет назад, когда еще не был разрушен еврейский Храм, Первосвященник выходил к народу, а на груди его висел экран. Что-то типа компьютерного монитора, который я видел в Москве на ВДНХ, только совсем тонкий, такие скоро изобретут люди. Помнишь, я сказал тебе, что на ВДНХ меня осенила идея.

– Ага...

– На экране Первосвященника были перечислены названия двенадцати еврейских колен. Все вместе эти названия содержат двадцать две буквы еврейского алфавита. В главные еврейские праздники весь народ, несколько миллионов человек, собирался у Храма. Первосвященник выходил к народу, вставлял в экран пластину, и на экране загорались разные буквы. Евреи складывали их в слова. Так Всевышний говорил со своим народом.

– А почему не вслух?

– Смертный не может вынести голоса Всевышнего – умирает.

Я взяла в руки деревянную статуэтку Первосвященника – впервые видела готовую работу. Табличка на его груди была ровной и гладкой.