Это состояние пугало и против его воли затягивало еще глубже. В какой-то момент он потерял ощущение времени и пространства. Стены карцера больше не ограничивали. Перед внутренним взором как будто открылся новый порядок глубины, такой, что все прежние глубины просто растворились в нем. Мелькнула мысль, что он, быть может, сходит с ума. Но в следующую же секунду эта мысль выпорхнула из головы. Состояние изменилось. Страх, который охватил его, быстро таял, уступая место покою. Такому покою, которого он не испытывал прежде никогда. Покою, который, как ему казалось, должен был иметь неземную природу. Он не имел никакого отношения к текущей реальности, был сильнее нее, гнул и сминал ее как карточный домик. Проникал в каждую клетку его тела, наполняя новой силой, трансформируя мысли.

Альберт всерьез подумал о Боге. Если он есть, то, наверное, должен ощущаться как-то так. Альберт лежал, глядя широко открытыми глазами в потолок, но не видя его. Вся жизнь представилась ему в новом свете. Все прежнее, событие за событием, даже мелкое, подчиняясь особой логике, стремилось к этой минуте. Измени он хоть что-то, вся жизнь текла бы сейчас по другому маршруту. Минуя эту точку, в которой он должен был быть.

Альберт не мог точно сказать сколько прошло времени. Острота ощущений постепенно снижалась. Вернувшись в свое привычное сознание, он, все еще потрясенный, старался сохранить в памяти как можно больше. Но быстро понял, что в этом нет необходимости, так как часть этого покоя будто осела в нем, где-то в глубине, на уровне солнечного сплетения. Внутренним взором он мог касаться его, ощущая при этом необъяснимые волны наслаждения. Альберт не мог понять этого состояния, но сразу поверил ему.

Сверхъестественные переживания имели и другие последствия. К вечеру следующего дня Альберт вспомнил, что уже несколько часов кашель не мучит его. И тем же вечером, не разбираясь ни в чем, его перевели в теплую камеру, где его ждали свет и кровать с матрасом.

Спустя полгода…

Автозак подъезжал к воротам Верхнеуральской колонии. Альберт потер виски и сжал переносицу. Хотя пересылка изрядно измотала его и физически и морально, свое состояние он оценивал как хорошее. Этап занял без малого полгода. Позади десятки временных помещений и вагонов, сырость, вонь и клопы. Иногда условия содержания были относительно хорошими, и Альберт старался использовать их для набора сил и отдыха. В Магнитогорской пересылочной тюрьме он встретил двух арестантов, которых везли с Верхнеуральска. Строгий режим и так не сахар, но то, что рассказали они, подтвердило доходившие ранее слухи о беспределе в колонии.

Уже была середина октября, когда Альберт ступил на территорию Верхнеуральской зоны. Окинув хмурым взглядом двор и пару чахлых берез при входе, Альберт двинулся за завхозом к начальнику тюрьмы. По пути завхоз, мужчина лет пятидесяти с обветренным красным лицом, быстро и без всяких эмоций сообщал о порядках колонии. Альберт слушал молча, вопросов не задавал и к концу уже имел уверенность в том, что живым он отсюда не выйдет. Весь прошлый опыт и принципы, которых он держался, прямо противоречили здешнему положению.

Тем не менее, дело обернулось совсем не так, как он предполагал. Начальник колонии, грузный вальяжный мужчина встретил его спокойно и по-хозяйски:

– Алмазов, дело твое прочел, – начал он без особых предисловий. После помолчал, пытливо вглядываясь в лицо Альберта. Потом хлопнул ладонью по пухлой папке, которая лежала перед ним на столе и закончил, – даю тебе неделю карантина. Что хочешь выдумывай, но через неделю у меня должна быть самая весомая причина для того, чтобы отправить тебя отсюда. Понял?