Их усадили в отдельную нишу со скамьями, покрытыми дерматином. В ресторане пахло фритюром, где-то играло кантри.

– Почему ты стала жандармом? – спросил Алексис. – Ты никогда не рассказывала.

Людивина чуть не поперхнулась, потягивая газировку через соломинку.

– Прямо здесь? Сейчас? Ты правда хочешь знать?

Он пожал плечами.

– Потому что в детстве у меня на глазах убили отца, и я поклялась восстановить справедливость в этом мире, – ответила она вдруг.

Алексис судорожно сглотнул. Он не был готов к такой откровенности между двумя кусками гамбургера; он ожидал какой-нибудь банальной истории, а вопрос задал из вежливости, из праздного любопытства.

Людивина уставилась на него так, словно злилась на то, что он затронул эту тему. Потом ее лицо разгладилось, и она захохотала:

– Видел бы ты свое лицо! Да нет же! Не у всех девушек-жандармов или полицейских есть личные счеты с миром! Я всегда была спортивной, хотела «полевой» работы, мне нравится, когда все четко и ясно, я люблю криминальные расследования, вот и все! Когда мне было двадцать, дядя рассказал о работе в жандармерии, и я пошла по этому пути. Все очень просто.

– И не жалеешь?

– Нет. Обожаю свою работу. Ненавижу, когда начальство вмешивается из-за политики, но во всем остальном – классная работа. Меня, конечно, достает бумажная волокита, половину времени мы занимаемся ерундой, большинство убийств совершаются либо из-за бабок, либо из-за секса, но мне по кайфу. И потом, время от времени мы откапываем какие-нибудь забавные истории. Не на что жаловаться.

Людивина распустила волосы, и светлые локоны запрыгали по обеим сторонам ее красивой мордашки. Капля кетчупа на время превратилась в родинку в уголке губ, и Алексис не мог оторвать от нее глаз.

– А ты? – спросила она вдруг.

– Ну, я… Тоже ничего оригинального. Посмотрел «Молчание ягнят», «Семь»… Еще подростком я только этого и хотел: выследить «плохого парня». Понять, почему человек способен на худшее.

– Ты же сначала получил очень приличное научное образование в Лозанне.

– Тогда я думал, что буду работать криминалистом, вести расследования на месте преступления. Но потом понял, что на самом деле расследований они вообще не проводят, и сразу переориентировался на следствие.

– А у тебя есть братья и сестры? Ты никогда не говоришь о семье.

– Я единственный ребенок.

– А родители?

– Мать живет в Коломбе, это под Парижем. А отец в доме престарелых. У него болезнь Альцгеймера. Я уже шесть месяцев не ездил его навещать. Он нас уже не узнает, все время несет какую-то чушь, и от этого больнее всего. Для меня его уже не существует.

Людивина откинулась на сиденье с картофелем фри в руке.

– Прости. Я не знала.

– Ничего страшного. Я могу говорить об этом без проблем. Такова жизнь. Мы уже восемь лет знали, что он болен, так что успели морально подготовиться.

– Как получилось, что у тебя никого нет? Ты красивый парень, не скучный, прилично зарабатываешь… Что за тайные пороки ты прячешь от людей?

– К тебе тот же вопрос!

– Но я совсем не одна! У меня целых два парня!

– И как им это, ничего?

– Да вроде не жалуются.

– Может быть, потому, что не знают друг о друге?

– Может, и так…

Людивина виновато наморщила носик.

– Зачем тебе это? – спросил он. – Зачем усложнять себе жизнь?

– Если парней двое, я ни от одного из них не завишу.

Ее ответ был прямым и честным. Алексис почувствовал это по тону. Людивина была не из тех, кто любит откровенничать, но охотно отвечала, если к ней проявляли искренний интерес.

– Не хочешь привязываться?

– Нет, сначала хочу понять, что они собой представляют, и тот и другой.