Значит, вот тут и убили Фрэнка Пэрриса. Я пыталась представить, как открывается дверь и кто-то прокрадывается в комнату. Если Фрэнк спал в момент нападения, злоумышленнику было не обойтись без электронного ключа-карты, но у Штефана Кодреску такой наверняка имелся. По расположению электрических розеток я прикинула, где стояла кровать, и вообразила лежащего в темноте Фрэнка. Повинуясь порыву, я снова открыла дверь. Петли не скрипнули, зато раздался отчетливый щелчок отпираемого электронного замка. Достаточно ли громкого, чтобы разбудить спящего? Газеты сообщали до обидного мало подробностей, и Трехерны толком дополнить ничего не могли. Где-то должен храниться полицейский отчет, из которого можно узнать, стоял Фрэнк или лежал, что было на нем надето, как именно он умер. Кладовка, обшарпанная и заброшенная, могла поведать мне очень мало.

Стоя там, я вдруг ощутила уныние. И зачем только я уехала от Андреаса? Какого черта тут делаю? Вот если бы в «Бранлоу-Холл» прибыл Аттикус Пюнд, он бы давно уже нашел разгадку преступления. Возможно, само расположение комнаты или собачья корзинка могли послужить ему подсказкой. А как насчет старинной фибулы? Это ведь нечто прямо-таки сошедшее со страниц романа Агаты Кристи, разве не так?

Но проблема в том, что я-то не сыщик. И теперь даже больше не редактор. Я полный ноль.

В самый первый вечер Полин и Лоуренс Трехерн пригласили меня на ужин, но когда я спустилась в обеденный зал отеля, то застала там одного лишь Лоуренса.

– Боюсь, у жены разболелась голова, – пояснил он.

Я подметила, что столик все равно накрыли на троих.

– Лиза пообещала присоединиться к нам, – продолжил Трехерн. – Но начать придется без нее.

Сейчас, одетый в клетчатую рубашку слишком большого размера и красные вельветовые брюки, он выглядел старше, чем на Крите. Под глазами отчетливее проступали морщины, а на щеках виднелись темные пятна, всегда ассоциировавшиеся у меня с болезнью или преклонным возрастом. Очевидно, исчезновение дочери тяжко сказывалось на нем, и наверняка то же самое можно было сказать и о Полин, «головная боль» которой объяснялась тем же обстоятельством.

Я села напротив Лоуренса. На мне было длинное платье и танкетки, но я чувствовала себя неуютно. Мне хотелось скинуть обувь и ощутить под ногами песок.

– Это замечательно, что вы приехали, мисс Райленд, – начал Трехерн.

– Прошу, зовите меня просто Сьюзен. – Мне казалось, что мы уже оставили формальности позади.

Подошел официант, и мы заказали напитки. Лоуренс выбрал джин с тоником. Я попросила бокал белого вина.

– Как вам номер? – спросил он.

– Просто замечательный, спасибо. У вас прекрасный отель.

Трехерн вздохнул:

– На самом деле он уже не мой. Теперь им руководят дочери. Да и особого удовольствия мы сейчас не получаем. Для Полин и меня делом всей жизни стало создание и обустройство отеля, но когда случаются подобные вещи, невольно задаешь себе вопрос: а стоило ли оно того?

– Когда вы возвели пристройку?

Он удивился, как если бы я задала странный вопрос.

– Был ли отель таким, как сейчас, на момент убийства Фрэнка Пэрриса? – пояснила я свою мысль.

– А… – До него дошло. – Да, был. Мы произвели реконструкцию в две тысячи пятом году. Добавили два новых крыла: «Мунфлауэр»[3] и «Барн-Оул»[4]. – По его губам скользнула улыбка. – Идея названий принадлежала Сесили. Лунный цветок распускается после захода солнца, и сова-сипуха тоже, разумеется, летает по ночам. – Улыбка стала шире. – Вы наверняка заметили, что совы тут у нас повсюду. – Мой собеседник взял меню и показал картинку, оттиснутую золотом на обложке. – Это тоже придумала Сесили. Она подметила, что «барн оул» является анаграммой для Бранлоу, и ее осенило использовать сову в качестве нашего логотипа.