Но ведь и другую свою жизнь я тоже отчётливо помню, быть может, даже ярче, чем эту. Крошечная комната, каморка скорее, квадратные неудобные свитки, усеянные странными грубыми письменами, друзья, их было у меня много, дом у озера наподобие гномьего. Зимой там все укутывал снег, льдистый, острый, холодный. Тут такого и не видели никогда. Значит, все это было? Ведь было? И родители, которые провожали меня на пороге, стоя между теплом дома и морозом двора. На самой границе света, льющегося с потолка из круглого шара. Только при свете дня, даже на самой границе рассвета эти воспоминания меркнут все больше с каждым, отставленным позади днем. Становятся мутными как стекло. Зато ночью они приходят до боли осязаемые, яркие. Отец узнает, кто я на самом деле - убьет. Ведь я изучал то, о чем здесь нельзя даже думать. Произнесённое вслух, наверняка, карается по традиции и жестоко.

Ильвэ

Глаза просто не открываются, то есть совсем, ну вот совсем никак. Хорошо, лошадь умная, сама выбирает дорогу. Тьма кругом непроглядная. Ненавижу ушастых. Вот что им стоило назначить встречу в обед или хотя бы завтра? Наверняка ничего не подарят, только дадут полюбоваться деревьями и кустами. Повезёт ещё, если пригласят во дворец. На обед можно не то что не рассчитывать, а даже и не надеяться.

Кусочек вяленого мяса чуть обнадежил, смирил с темнотой и ночной прохладой, подарил своим вкусом воспоминания о костре и весёлых рассказах моих смелых стражей. Им-то хорошо, они сейчас только ложатся спать после веселья.

Жаловаться нельзя и страдать о своей судьбе тоже. Отец наградил меня своим доверием, значимым поручением, я буду налаживать связи, первая из нашего народа, кого вообще пустят в Серебряный лес. Может, удастся украсть хоть веточку. На развод, а если не выйдет, то на продажу. Сами, точно, не отдадут. В груди разгорелся непонятный мне жар. То ли магии потратила вчера слишком много, и резерв так себя восполняет, хотя, вроде бы раньше так сильно никогда не горело. А может, с мясом что-то не то? Кто его знает. Но кусочек с жалостью выбросила в траву, было вкусно. Воды, что ли, выпить? Фляга наполнена до самого верха и укутана в чехол толстого меха. А вода внутри ледяная, словно только что поднятая из недр самого глубокого колодца. Жар в груди чуть утих. Значит, это не резерв, а все-таки мясо. Переперчили, бывает. Вернусь от эльфов, буду целый день отдыхать. А потом проверю, как идёт обустройство моего нового замка. Зря я, наверное, выбрала портьеры голубого набивного шелка в столовую. Нужно было брать золотистые, тонкие, сверкающие в мерцании свечей и моего собственного огня. Черт, всё-таки жжется. Сбросила шарик огня в придорожный камень, старую неудобную метку, обозначающую отрезок пройденного пути. Камень взорвался на крошечные осколки, кобыла шарахнулась вбок - пугливая, я чуть не слетела на землю. Почему вышло так мощно? Спросонья? Так я же магии вложила всего ничего, каплю. Просто проверить свой собственный резерв. В груди, кстати, стало значительно легче, будто исчез огонь, распиравший ее изнутри. Странно. Но об этом я буду думать потом. Встречают, стоят на дороге зелёные балахоны. Надо поскорее вспомнить, как у них принято произносить подобающее мне по статусу приветствие. Хотя, старайся, не старайся, а на эльфов хорошее впечатление никому из людей ещё не удавалось произвести.

Спрыгнула на землю, но не отпустила повод. Нет уж, кобылу кому ни попадя я отдать никак не могу. Коновод топчется у нахальной морды, лошадь косит глазом, так и норовит обзавестись трофеем на память, слишком уж капюшон эльфийского плаща напоминает траву и цветом, и, полагаю, запахом. А вот у встречающих меня эльфов головы украшены красивыми обручами, открытые лица исполнены надменной, чем-то пугающей, красоты. Слишком идеальными кажутся высокие лбы, четко очерченные высокие скулы, огромные глаза глубокого серого цвета, искрящиеся изнутри серебром. Я замерла, тщетно пытаясь осознать, как могут мужчины быть настолько красивыми и настолько холодными, не вызывающими отклика в сердце своей диковинной внешностью.