, представителей, которые ограниченное (частное), свое, пытаются представить как всеобщее109. Мы специально выпятили определение «свое». Наверное, понятно почему.

Такая же ситуация сложилась нынче с термином «цивилизованные» государства. Западно-Европейская традиция (с США на ее дальней восточной окраине) вкладывает в него такое содержание, которое характерно для их собственного бытия и образа мышления. Между тем цивилизации бывали и бывают разные. Наверное, не случайно А. С. Пушкин специально выделяет из общего понятия цивилизации цивилизацию европейскую110.

Само слово «цивилизация», несмотря на его латинские корни (civilis – гражданский, государственный, политический, подобающий гражданину)111– западноевропейское по своему генезису. По П. Я. Черных, оно было запущено в обращение Оноре де Мирабо, непостоянным и переметчивым деятелем Великой Французской революции, (в 1756 г.)112, распространилось в Германии и Франции, получив современное значение в ХIХ веке113.

Выводы историка-этимолога несколько подвергает сомнению соображение, высказанное в свое время Ф. Энгельсом: «по отношению к гражданам: публичная власть первоначально существовала только в качестве полиции… поэтому простодушные французы ХVIII века и говорили не о народах цивилизованных, а о народах полицизированных (nations policees)»114. Что поделаешь, Ф. Энгельс тоже жил в Европе и, в основном, исходил в анализе из того, что видел из окна своего дома, и даже если с вершины баррикад, то европейских. Единственное серьезное исключение в его работах в этом плане – анализ бытия американских индейцев, основанный, впрочем, также на анализе европейца Моргана, в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Вернемся, однако, к красной линии нашего изложения, касающегося евразийского типа государства, к русской традиции и российской сущности (менталитету) в понимании евразийского государства. Вслед за евразийцами нам представляется, что для российских традиций характерно не правовое государство, а государство правды. «Не веру бог любит, а правду», – предвосхищая евразийцев, писал Иван Пересветов115. По Пересветову, «государство правды» – это государство, жизнь в котором устроена по евангельским заповедям.

Евангелие же, заметим, сосредотачивает свое внимание отнюдь не на правах – на обязанностях. В том числе на обязанностях относительно соблюдения (для граждан) и обеспечения, гарантирования (для должностных лиц) прав других граждан государства. Евангелие вовсе не призывает верующих судиться с государством. Власть от бога, внушает оно. Кстати, само слово «судья» в том смысле, в каком оно употребляется в Книге судей Израилевых, мало чем отличается от употребляемого в той же книге слова «царь»116. Приведем лишь одну иллюстрацию сказанному: Книга судей оканчивается следующим стихом: «В те дни не было царя у Израиля; Каждый делал то, что ему казалось справедливым»117.

Такая позиция, заметим, перекликается с устоями мусульманского права, с позициями исламских правоведов. Шариат (или Шар, в переводе – «путь следования») «указывает мусульманину, как он должен в соответствии с религией вести себя, не различая… в принципе его обязательств по отношению к себе подобным (гражданские обязательства) и по отношению к богу (молитва, пост и т.д.)»118. Обратим внимание на две вытекающие из характеристики, предлагаемой Р. Давидом, особенности мусульманского права.

Первая. Оно акцентирует внимание на обязанностях. Если обязанности будут добросовестно исполняться, то корреспондирующие им права тоже окажутся реализованными. Таким образом, Шариат основан на идее обязательств, возложенных на человека, а не на правах, которые он должен защищать.