Выяснилось, что большое значение имеет прежде всего исторический контекст, то есть историческая обстановка, в которой развивается действие пародии. В наиболее искусных пародиях первые строфы литературных переработок сохраняют в измененном виде образы и дядюшки-мецената, и его племянника, но сюжет с самого начала подчинен времени, месту и политической обстановке, в которой пребывают персонажи травестированного произведения. Постараюсь показать читателям на примерах, как это делается. В скобках за текстом фрагмента пародии указываю фамилию автора и время первого появления пародии в печати.
«Мой дядя, как Кирсанов Павел,
Когда не в шутку занемог,
То натирать себя заставил
Духами с головы до ног.
В последний раз на смертном ложе
Хотел придать он нежность коже
И – приказал нам долго жить…
Я мог наследство получить:
Оставил дом он в три этажа,
Но у него нашлись враги
И дом был продан за долги,
А так как “собственность есть кража”
(Как где-то высказал Прудон)
Я рад, что дома был лишен».
Так думал в Северной Пальмире
Магистр естественных наук,
Пришлец из Западной Сибири,
Семинариста старший внук.
Друзья мои! Без проволочки
Хочу сейчас же, с первой строчки
С героем повести моей
Вас познакомить поскорей.
Онегин, добрый мой приятель,
Был по Базарову скроен:
Как тот, лягушек резал он,
Как тот, искусства порицатель,
Как тот, поэтов не ценил
И с аппетитом ел и пил
[62].
«Мой дядя самых честных правил,
Когда пришел переворот,
Он министерский пост оставил
И стал дежурить у ворот.
В душе пославши всем проклятье,
Избрал он новое занятье:
Бродил по городу как тень,
Съедал осьмушку хлеба в день,
По вечерам топил буржуйку,
Возяся с краденой доской…
Он проклял день, когда с тоской
Продал пальто, одевши чуйку,
И вместо “барин” услыхал
“Товарищ”… Черт бы их побрал!».
Так вспоминал его повеса,
Родной племяш, попав в купе.
Его сжимали два балбеса,
Ногами став на канапе.
Уже не страшны были боши,
Зато нещадно ели воши
Под несменяемым бельём,
Вкруг пахло потом и гнильём,
Ну а подчас и много хуже…
То были дни, когда народ
Давал прогрессу поворот,
Когда в вагонах были лужи:
Пройти не думая в толпе,
Дела все делали в купе.
Была та скучная година,
Когда, смешавшись, как орда,
Вся наша русская дружина
С фронтов бежала кто куда,
Влезая в поезда со стоном
На крышах, даже под вагоном
Эвакуировался люд,
Весь нагруженный, как верблюд,
Попасть домой лишь полон страсти.
Он никого не признавал,
Повсюду был сплошной развал —
Ещё не чувствовалось власти,
И над страною залегла
Ещё предутренняя мгла»
[63].
(Н.А. Тучков, 1926)
«Мой дядя самых честных правил,
Ценя строительства подъём,
Всех уважать себя заставил
И подписался на заём.
Его пример – другим наука,
Но, бывший бог! Какая скука
Всю жизнь над деньгами дрожать
И облигаций не держать».
Так думал молодой Евгений
(Хотя ему уж больше ста),
Опять в знакомые места
Приехав после похождений.
Итак, Онегин вновь в Москве.
Подробности – в другой главе»
[64].
(А.Г. Архангельский, М.Я. Пустыин, 1932)
Исторический контекст пародии в значительной степени определяет и формат образа ее главного героя – Онегина. Вот каким нетрадиционно-нестереотипным он предстает перед читателями в пародийных строфах Lolo (Л.Г. Мунштейна), Н.К. Чуковского и В.А. Адольфа:
Онегин пушкинской эпохи
Для нас – седая старина.
От романтизма только крохи
Остались в наши времена.
«Разочарованность» не в моде,
Хоть нам, славянам, по природе
Она сродни и в наши дни
(Как это было искони),
Но изменилась, устарела:
Плащ Чальд-Гарольда обветшал,
Забыто слово «идеал»;
Сказать «устал» – ты можешь смело,
«Разочарован» – общий хор
С насмешкой скажет: «Что за вздор!»
Его отец – землевладелец,