.

Поэма Полежаева «Сашка» стала первым бурлеском на текст пушкинского романа в стихах, с которым я имел возможность детально познакомиться. В моем поэтическом «архиве» сохранилось еще несколько произведений подобного же рода

(тексты Ю. Казарновского, И. Губермана, С. Гессена, В. Ардова, М. Коссовского), содержание которых я не буду анализировать здесь. Хочу сообщить читателям лишь то, что литературная травестия такого рода вошла в моду в России (разумеется, в не-подцензурном виде) в конце XVIII в. под влиянием сочинений самобытного литератора и переводчика И.С. Баркова[52] и некоторых поэтов, писавших в подобном же стиле, кстати – отчасти даже и А.С. Пушкина[53].

Об особенностях творчества этого «литературного течения» (если только в данном случае возможно говорить о «литературном течении») можно судить на основании нескольких весьма неординарных и любопытных поэтических произведений, ныне, к счастью, уже опубликованных[54]. Не собираясь разбирать и вдаваться в детали анализа сочинений такого рода, я все же не могу отказать себе в удовольствии привести в качестве примера вступление и фрагмент первой главы поэмы «Евгений Онегин» некоего автора-анонима, жившего в России, очевидно, в ХIX в. и писавшего в стиле Ивана Баркова. Хотя этот талантливый поэт-аноним, полностью сохраняя сюжетную канву Пушкина, совершенно не использует онегинскую строфу, приводимые ниже строки ясно покажут читателям, каким образом осуществляется бурлескная травестия пушкинского романа в стихах (наиболее «откровенные» слова в этом отрывке отмечены отточиями):

Евгений Онегин
На свете, братцы, всё г. вно.
Все мы порою что оно,
Пока бокал пенистый пьём,
Пока красавиц мы е. ём.
Е..ут самих нас в ж. пу годы.
Таков, увы, закон природы.
Рабы страстей, рабы порока
Стремимся мы по воле рока
Туда, где выпить иль е. нуть,
И по возможности всё даром,
Стремимся сделать это с жаром,
И поскорее улизнуть.
Но время между тем летит
И ни х…я нам не простит,
То боль в спине, в груди одышка,
То геморрой, то где-то шишка.
Начнем мы кашлять и д. истать
И пальцем в ж. пе ковырять,
И вспоминать былые годы.
Таков, увы, закон природы.
Потом свернётся лыком х. й,
И, как над ним ты ни колдуй,
Он никогда уже не встанет,
Кивнёт на миг и вновь завянет
Как вянут первые цветы,
Морозом тронутой листвы.
Так всех, друзья, нас косят годы,
Таков, увы, закон природы.
Глава первая
Мой дядя самых честных правил
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не смог.
Его пример другим наука,
Коль есть меж ног такая штука,
Не тычь её кобыле в зад,
Как дядя – сам не будешь рад.
С утра как дядя Зорьке вставил
И тут инфаркт его хватил.
Он состояние оставил,
Всего лишь четверть прокутил.
Его пример другим наука.
Что жизнь? Не жизнь – сплошная мука.
Всю жизнь работаешь, корпишь,
И не доешь и не доспишь.
И, кажется, достиг всего ты,
Пора оставить все заботы,
Жить в удовольствие начать,
И приостыть, и приотстать,
Ан нет! Готовит подлый рок
Суровый, жесткий свой урок.
Итак, конец приходит дяде,
На век прощайте водка, б. яди,
И в мрачны мысли погружен
Лежит на смертном одре он.
А в этот столь печальный час
В деревню вихрем к дяде мчась,
Лишенный всяческих забот,
Наследник явится вот-вот[55].

Понятно, что использовать подобного рода поэтический стиль для травестии текста пушкинского произведения в стране, где литература столетиями развивалась, подчиняясь директивным указаниям цензоров, было бы крайне затруднительно. Я заработал бы лишь репутацию литературного наглеца и скандалиста, а шансы опубликовать свою работу где-либо приближались бы к нулю. Поэтому, отказавшись в основном от бурлескной травестии, я использовал в дальнейшем при переработке текста «Евгения Онегина» лишь некоторые ее элементы, например, довольно активно вводил в текст своей травестии «крепкие» жаргонные слова и выражения, а также замечательный молодежный сленг – то культурное клеймо, которое юная наша демократия оставила на всем периоде советской перестройки.