Подельников упрятали в изолятор временного содержания «Петры», что на Петровке, 38, но спустя неделю разбросали по столичным сизо. Так Отари Константинович Шенгелая оказался в сизо 48/1 ГУВД г. Москвы, более известном как «Матросская тишина»…

На «сборке» в «Матроске» Отари вел себя тихо и скромно. Памятуя, что рядом с ним могут находиться настоящие законники, вроде Шакро, он не гнул пальцы, не «косил» под прожженного, заматеревшего на этапах и пересылках бродягу. Несмотря на жуткую духоту, Шенгелая не снимал рубашки: воровская татуировка, столь неосмотрительно сделанная в Тбилиси несколько лет назад, могла вызвать естественное любопытство сокамерников.

В сборочной камере содержалось еще несколько кавказцев: двое грузин, менгрел, курд и армянин. Они держались сообща, но кавказский «апельсин» и не думал составлять им компанию. Такая позиция выглядела вполне оправданной – Отари не знал про этих людей абсолютно ничего и, справедливо готовясь к худшему, предвидел возможный вопрос блатных: мол, если ты действительно вор, то почему с этими якшаешься?

По ночам со двора доносились звуки шлягеров, передаваемых станциями «Эхо Москвы» и «Серебряный дождь», если не думать, где находишься, можно было представить, что где-то недалеко дискотека. Радио использовалось администрацией в качестве «глушилки», чтобы помешать арестантам перекрикиваться с другими камерами. Несмотря на это, внутритюремное общение шло в «Матроске» полным ходом; «малявы» передавались через арестантов, уводимых на новые «хаты», через «баландеров» и «подогретых вертухаев». Кто-то искал подельников, кто-то просто знакомых, кто-то советовался с авторитетами… Шенгелая подозревал, что Мамука или кто-нибудь из его бойцов также сидят в этом сизо, но как переправить «маляву», не знал. А спрашивать не приходилось – по вполне понятным причинам.

Конечно же, первоход страшился будущего, и сильно страшился. Звание вора в законе, казавшееся ему на воле абсолютным, тут, в сизо, могло бы выставить его обладателя в совершенно ином свете, весьма сомнительном. И Отари, человек неглупый, понимал: то, что могут простить обыкновенному арестанту, ему простят вряд ли. Потому что спрос с него, вора в законе, будет куда большим, чем с любого другого. Тут, в «Матроске», не было ни верного телохранителя Мамуки с его скорострельным «зиг-зауэром», ни бойцов, которые защищали бы босса до последнего патрона под страхом высылки в нищую Грузию, ни умопомрачительного джипа, наводящего страх своим видом, ни даже беззащитного охранника паркинга, перед которым можно было безбоязненно гнуть пальцы, кошмаря своим высоким званием.

Тут каждый отвечал за себя.

Вспоминая крестного отца Важу с его рассказами, арестант напряженно размышлял, и ход мысли его был примерно таков: если он действительно дал лавэ на «общак», если он и в Москве честно отстегивал со своих доходов, значит, он оказывал воровскому братству помощь. И в том, что Важа от имени братвы «короновал» его на «законного вора», нет ничего противозаконного, а коли так, он, Отари Константинович Шенгелая, имеет полное право рассчитывать на достойное обращение со стороны арестантов. Покупка «коронации» и последующие взносы в «общак» были обыкновенной сделкой, по принципу, известному еще из учебника политэкономии: «деньги – товар – деньги». Он вкладывал в «общак» деньги, получая взамен «товар», под которым Шенгелая понимал уважение и вес в обществе. Ну и пусть он не знает, как правильно зайти на «хату», ну и пусть не сможет рассказать о последних сходняках, куда его, «апельсина», никто никогда не пригласит! В конце-то концов, каков Отари ни есть вор, но все-таки вор, с ворами в законе в следственных изоляторах ничего дурного не случается!