– Чем ты тут занят? – спросил Ластова входящий Змеин. – Брось эти пустяки и пойдем со мною.

К поэту подошел Куницын.

– Что ж ты не представишь меня своему другу?

– Виноват. Благословляй свою судьбу, о юноша что удостоился узреть сего мужа! Се он, le celebre Kounizine[36], представитель петербургских mauvais sujets[37]. До четвертого класса гимназии я имел счастье называть его своим товарищем; но тут, постигнув свое высшее назначение, он переселился в храм Фемиды; до нынешнего года посвящали его в таинства богини. И вот, попечения жрецов увенчались полным успехом: грациознее его никто не канканирует (у Ефремова предлагали ему по пяти целковых за вечер, с открытым буфетом), лучше его никто не знает приличий высшего тона (поутру весь стол у него завален раздушенными записочками); французским языком пропитан он насквозь, до кончиков ногтей, точно наэлектризован, так что стоит только дотронуться до него пальцем, чтобы вызвать искры изысканнейших парижских bonmots[38]…

– Но, Ластов, это бессовестно… – протестовал, нахмурившись, правовед.

– Впрочем, добрый малый, – присовокупил поэт. – Как видишь, не сердится даже на мой преувеличенно-лестный панегирик.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Змеин, пожимая руку правоведу.

– Сей, – продолжал рекомендовать Ластов, ткнув указательным перстом в грудь друга, – Александр Александров сын Змеин, натуралист, также вполне оправдавший надежды своего начальства, Ну, и… натуралист, одно слово. Понимаешь?

– Не совсем. Должно быть, нечто вроде тебя?

– Приблизительно, только еще воплощеннее. Ты, Змеин, звал меня зачем-то?

– А вот видишь ли: я пойду и сяду в гостинице за стол, ты подойди да заговори со мной по-русски.

– Больше ничего?

– Больше ничего.

– Но ради какой цели, позволь узнать?

– Это ты из дела усмотришь. Исполни только мои указания.

Молодые люди направились к главному отелю. Змеин вошел в столовую первым, занял свой стул и возобновил разговор с любознательным немцем. Вошедший несколько спустя с Куницыным Ластов, согласно условию, подошел к сидящему приятелю и, положив ему руку на плечо, спросил во всеуслышание:

– А что ты, брат, заказал для меня бифштекс и рейнвейну?

Нельзя изобразить, какое магическое действие произвели эти, сами по себе весьма невинные, слова на наших девиц. Наденька, узнав в Ластове с первого же взгляда висбаденского игрока, вспыхнула до висков и не знала, куда отвернуться; Лиза подняла голову и молча вперила в Змеина изумленный, строгий взор; Моничка, наконец, прыснувшая сначала, поняла тут же всю неловкость своего положения и с запальчивостью обратилась к Змеину:

– Вы, monsieur, знаете по-русски и не могли объявить нам об этом заранее?

– Напрасно вы горячитесь, – отвечал спокойным тоном Змеин. – Не вы ли сами посвящали все присутствующее общество в ваши частные тайны? Чем виноват смертный, случайно понимавший по-русски?

– Но вы обязаны были предупредить нас!

– Я и предупредил: позвал товарища, чтобы он при вас заговорил со мною.

– Как? Вы нарочно сходили за ним? C'est affreux[39].

– Послушайте, милостивый государь, – обратилась тут к Змеину Лиза, вымеривая его ледяным взглядом, – вы хотели дать нам урок?

– Имел в виду.

– Но по какому праву, позвольте вас спросить?

– По праву старшего – наставлять детей.

– Детей! Если б вы знали, с кем говорите…

– А именно?

– Я… я более года посещала университет, покуда не вышло запрещения…

– Так вы экс-студентка? Что ж, этого товару на свете не искать стать: божья благодать.

– Да, благодать! Но это не все. В настоящее время я занимаюсь своим предметом дома и в будущем мае думаю сдать уже на кандидата, а там, даст Бог, и на магистра, на доктора… Вот что-с!