Так как я был городским, взрослые, желая доставить мне удовольствие, подвели меня к лошади, чтобы посадить на нее верхом, а лошадь, переступая ногами, наступила мне на босую ногу. Но, или ножка вмялась в сырую землю, или лошадь отдернула ногу, когда я, вероятно, вскрикнул, или просто сама почувствовала мою ногу, но ножка осталась целой и невредимой – совершенно без последствий.

Когда отца освободили из заключения, мама отнесла в Торгсин (торговый синдикат, созданный чтобы выкупить у населения золото для покупки за рубежом заводов, станков, пароходов) чьё-то обручальное кольцо (мамино до сих пор сохранилось), может быть, бабушкино, или дедушкино, и мы с мамой отправились в Архангельск, где жил освобожденный отец. Работал он в морге санитаром.

Морг был патологоанатомическим отделением при институтской кафедре; размещался он в одноэтажном доме, одна сторона которого выходила в сад, а другая во двор. Весь двор морга до забора был покрыт деревянным полом из хорошо пригнанных друг к другу досок, лежащих на поднятых над землей лагах. Ни бумажки, ни соринки – безупречная чистота. Во дворе холодильник – ледник, дровяной склад, туалет и мастерская гробовщика. В холодильник зимой набивался лед, чтобы летом при необходимости можно было сохранить тело. Такие холодильники – ледники в городах использовались еще в начале второй половины ХХ века для хранения на складах больших количеств продуктов – электрические холодильники в России были тогда еще большой редкостью. Лед для холодильников, в виде больших параллелепипедов (0,5 х 0,5 х 1 м) заготавливали на реках.

При морге кабинет профессора – заведующего кафедрой, ординаторская и лаборатория, где несколько лаборанток готовили микросрезы для занятий со студентами, для диагностики в сложных случаях и для диссертантов. Там же две аудитории, с классными досками и демонстрационными фонарями; на окнах были плотные черные шторы. На учебных столах, микроскопы и настольные лампы, чтобы можно было писать конспект в затемненной аудитории при демонстрации слайдов. При морге был патологоанатомический музей и собственно сама анатомичка – достаточно просторная, чтобы при вскрытии могли присутствовать студенты. В общем, кафедра института.

Вскрытие было обязательным независимо от того, где и почему умирал человек, – если дома, то по процедуре судебной экспертизы. Дома покойники не лежали. Сразу после смерти в морг, а из морга только на кладбище – за этим очень строго следили. Возможно, это было вызвано гигиеническими и антирелигиозными представлениями того времени.

Санитар был обязан выдать на катафалк тело, надлежащим образом убранное, уже в гробу. Никакой платы санитару, никаких вымогательств со стороны санитара в принципе быть не могло. Врач патологоанатом вообще к процедуре подготовки тела к захоронению не имел никакого отношения. Но, естественно, родственники умершего хотели как-то выразить благодарность санитару за одевание и прочие действия с телом близкого человека. Обычно благодарили, скромно положив в карман или в руку санитара трешницу, – а иногда и десятку за какие-либо особые услуги, например, за обработку формалином, если погребение задерживалось до приезда родственников.

Ставка (зарплата) санитара мизерная (рублей 130), но папа работал одновременно от больницы, от института, и ещё какие-то сверхурочные, так что набиралось прилично. До нашего приезда папа и ночевал в комнатке при морге, так что жил папа очень сытно, не зная меры и не соблюдая диеты, – на первых порах это можно было отнести как к высвобождению желаний после тюрьмы.