Она сама не верила в собственную храбрость; ее сердце ускорило бег, зачесались ладони. В свои двадцать семь лет она никому не давала прямой отказ. Она оставляла бесчисленные оскорбления и знаки пренебрежения без ответа, без возражений, проглатывала свою гордость снова и снова, показывая миру застывшую улыбку, но… Больше никогда. Больше никогда. Она с благодарностью приняла из рук мистера Флетчера стакан, отпила… и едва не подавилась при звуках тихого, но уже знакомого голоса.

– Неужели вы только что выдали мне прямой отказ?

Элиза стремительно обернулась – перед ней, склонив голову набок, стоял Мелвилл. От ужаса у нее приоткрылся рот.

– Я… ну-у, – забормотала она, чувствуя, как лицо заливается краской.

– Так и есть! – ликующе и заинтригованно воскликнул граф.

Элиза устремила на собеседника испуганный взгляд. Она не ожидала, что придется с ним объясняться. Разве весь смысл прямого отказа не заключается в том, чтобы не разговаривать с персоной, его получившей?

– Могу я спросить почему? – поинтересовался Мелвилл.

Было непохоже, что он обижен, испытывает неловкость или расстроен, и это обстоятельство, вместо того чтобы успокоить Элизу, только подстегнуло ее негодование. Неужели этот человек мнит себя настолько выше ее, что его чувства никоим образом не затронул даже прямой отказ?

– Прошу, скажите, миледи, – настаивал Мелвилл, поскольку она по-прежнему молчала. – Как я вас обидел?

Ощущая, как вскипает в ней каждая унция недавно обретенной ярости, Элиза выпрямилась во весь рост.

– Всего лишь любыми доступными вам способами, – ответила она, стараясь выразить всю глубину своего возмущения и при этом не повысить голос.

Хотя все вокруг были погружены в беседу, она не хотела, чтобы ее подслушали.

– Неприемлемая обстоятельность с моей стороны, – моргнув, сказал Мелвилл. – Но вы не могли бы объяснить подробнее?

Теперь, когда все предосторожности отброшены, увиливать от ответа было бессмысленно.

– Мы слышали, что вы сказали леди Каролине вчера вечером, когда уходили с концерта, – сообщила Элиза, отступая в сторону, чтобы отвести собеседника подальше от возможных любителей сплетен.

– Вам придется мне напомнить, – неспешно произнес он.

– «Охрани нас Господь от деревенщины, старых дев и вдов – большинство из них невыносимые зануды», – процитировала Элиза.

– Ах, – протянул Мелвилл. – Какое несчастье, что вы услышали столь неосмотрительное, пусть и емкое замечание!

Элиза воззрилась на него:

– Вам действительно нисколько не стыдно?

– Почему мне должно быть стыдно? – ответил он, по-прежнему изгибая губы в раздражающей улыбочке. – В конце концов, грех подслушивания совершили вы, а не я.

Элиза с ужасом обнаружила, что к глазам подступили слезы досады, и в отчаянии их сморгнула.

– И я рада, что подслушала, поскольку теперь знаю ваши истинные мысли, – произнесла она насколько могла ровно. – Но даже если мы были бы так скучны, как считаете вы и ваша сестра, мы все равно не заслуживали бы столь бессердечного отзыва.

Окончание фразы прозвучало значительно менее твердо, чем ее начало, и перед лицом столь внятно выраженных переживаний Мелвилл растерял остатки веселости.

– Вы пристыдили меня, миледи. – Кажется, он наконец начал воспринимать слова собеседницы всерьез. – Последние недели были… тяжелыми для Каролины и меня… Но это не оправдание. Вы правы, я высказался крайне бессердечно. Простите.

Извинение прозвучало искренне. Элиза позволила себе им насладиться. Джентльмены нечасто признавали себя виноватыми вне зависимости от тяжести преступления. За все годы совместной жизни покойный граф ни разу не сделал ничего подобного.