– По-Тургеневски?

– Надька, как говорила Анна Андревна, – мы же филологи…

– Я почти согласна. На чем мы остановились?

– На Ленине.

– С мальчишками-то что делать?

– С мальчишками… Помнишь, как старшие товарищи выпускали альманах «Метрополь»?

– Помню.

– Не перебивай. Заинтригуй Ленина и – как там второго-то, Тургеневеда?..

– Бронштейн.

– Однако… Заинтригуй Ленина с Троцким опытом старших товарищей. Предложи им «свой Метрополь». Название пусть сами придумают и сочиняют, ни в чем себя не ограничивая. Ты будешь «главным редактором» и одновременно «благодарным читателем». Наиболее удачное можно будет отпечатать и сброшюровать. Условий два – строжайшая тайна, и чтоб в школе вели себя прилично. Воистину есть у революции начало, нет у революции конца…

P.S. Михаил Александрович Шолохов (не автор «Тихого Дона» и не лауреат Нобелевской премии) положил трубку, погладил перед зеркалом живот, похлопал себя по крутым бокам и ягодицам и решительно облачился в спортивный костюм и кроссовки. Костюм едва не лопнул по швам. Кроссовки ощутимо жали в области больших пальцев. Михаил Александрович понял, что пробежка, как средство для похудания, не для него. Не ему, видимо, предстояло повести в перспективе Надю Крупскую под венец. Он переоделся в домашний халат, утопил чресла-булки в мягком кресле и закурил. На баньку с можжевеловым веничком возлагалась последняя надежда – «Надежда, мой компас земной… Совсем спятил. Жрать буду меньше, и все дела», – Михаил Александрович затушил сигарету, пересел к письменному столу и продолжил править кандидатскую диссертацию одного номенклатурного дебила «О положительном влиянии Зазеркалья русской революции на судьбу девочки Алисы». Этим он зарабатывал на безбедную жизнь, имея в узких кругах заслуженный авторитет. Самому защититься не хватало времени.

Лева задерживался. Ожидая товарища, Вова дочитывал Ерофеевскую поэму: «И ангелы – рассмеялись. Вы знаете, как смеются ангелы?.. Когда-то, очень давно, в Лобне, у вокзала, зарезало поездом человека, и непостижимо зарезало: всю его нижнюю половину измолотило в мелкие дребезги и расшвыряло по полотну, а верхняя половина, от пояса, осталась как бы живою, и стояла у рельсов, как стоят на постаментах бюсты разной сволочи… Многие не могли на это глядеть… А дети подбежали к нему, трое или четверо детей, где-то подобрали дымящийся окурок и вставили его в мертвый полуоткрытый рот. И окурок все дымился, а дети скакали вокруг и хохотали над этой забавностью…

…Они смеялись, а Бог молчал…»

Наконец раздался звонок в дверь. Лева был возбужден, тыльная сторона его правой ладони заметно распухла.

…когда милицейская машина с освобожденным дядей Томом скрылась за поворотом, Лева под впечатлением от неожиданной картинки русской жизни, машинально уединился в заброшенном дворике перевести дух и услышал жуткий кошачий вопль из разросшихся кустов, видимость за которыми отсутствовала. Через минуту затрещали ветки, из кустов вылез Дзержинюк с портфелем и, не заметив Левы, быстро удалился. «На хвост что ли наступил животному?» – подумал Лева. Порыв ветра раздвинул ветки. В просвете что-то темнело и раскачивалось. Лева подошел и увидел повешенную кошку с картонной табличкой на шее: ДУШИЛА ПТИЦ

Догнать палача-живодера было не трудно. И Лева дал рукам волю…

Сбивчивый Левин рассказ заканчивался приглашением в гости к Надежде Константиновне с инструментами и оговоркой, что захватить с собой придется одну скрипку, поскольку правая рука Левы пришла в полнейшую музыкальную негодность.

Бронштейн набрал Надежде Константиновне и, дождавшись ответа абонента, попросил о переносе встречи: