– Так ведь и не дожила еще, – скептически заметил противный внутренний голос.

Чем же закончилась та история? Катя смутно вспоминала какие-то снимки, кажется девчонка заказала фотосессию и повесила фотографии где-то в Интернете. Еще БабКате почему-то вспоминалось число сто четырнадцать. Столько писем, что ли, пришло в ответ? Теперь не у кого спросить. Маша-Даша вскоре уехала в Москву, Клавдия умерла, а людей, которым досталась квартира, БабКатя не знала.

Вторая снежинка пусть будет в память о Маше. Или о Даше.

В этой квартире жила Люська. Не то чтобы они были подругами, просто в их доме-бараке больше не было девочек их возраста. А они в одном классе учились, в школу-из школы ходили вместе, уроки друг у дружки списывали, школьные проблемы обсуждали. Но Кате при этом было противно раннее пробуждение в Люське женщины – то, как она визгливо смеялась в присутствии мальчишек, дотрагивалась до них как бы случайно, отпускала шуточки на грани приличия и даже (о, ужас!) словно невзначай скидывала бретельку сарафанчика с плеча. Катя краснела и конфузилась вместо Люськи, но та лишь хохотала над ее стыдливостью и, провоцируя подругу, произносила всякие смущающие слова.

Люська гуляла то с одним кавалером, то с другим. И лишь фыркала, когда возникали конфликты. Из-за нее и Пашка пострадал, зуб ему выбил сын бригадира, а Пашкин отец не хотел связываться, бригадир мог и премии лишить. Катя, когда об этом узнала, смертельно обиделась на Люську. Выговаривала ей, что комсомолки так себя не ведут, они всегда заступаются за слабых. Люська удивленно вытаращила на нее глаза:

– Чего? За каких это слабых? Ты его хотя бы видела?

Нет, Катя Пашку ни разу не видела, он был старше девочек на четыре года, уже успел отслужить в армии и работал на том же заводе каким-то рабочим. Чем ему приглянулась малолетка Люська, он и сам потом не мог понять. Но традиционно волочился за ней, как и многие парни их возраста. Не так уж много у них в округе было девчонок. А красивых – и подавно. А доступных – всего одна… наверное… Катя никогда такими вопросами не интересовалась.

А потом Люська разыграла такую безобразную сцену, из-за которой Катя с ней, наверное, месяц не разговаривала. Притащив ничего не подозревающую подругу в незнакомую компанию, она так жеманно протянула:

– Па-аш, а ты знаешь, что ты слабый?

– Чего? – вытаращился на нее высокий широкоплечий красавец, которого Катя сразу заметила и потому старалась на него совсем не смотреть.

– Да вот Катька говорит, что я слабых должна защищать, а тебя не защитила, когда вы с Колькой подрались.

Катя вскочила, заалев щеками и сжав кулаки, но почувствовала, что скорее сейчас разревется, чем толкнет гневную речь и… просто трусливо сбежала. Пашка нашел ее поздно вечером за бараком, где хозяйки сушили белье. Катя потом поняла, что не без помощи Люськи, она-то всегда знала, где в случае чего искать подругу.

– Кать… – промямлил над ней смущенный великан. – Ты… это…

Катя вздрогнула, она не слышала, как парень бесшумно подкрался, и вскочила готовая защищаться.

– Я не считаю тебя слабым! – выпалила она, наступая на него.

Пашка попятился и замахал руками. Катя уродилась такая хлипкая, "соплёй перешибешь" – говорила мать, на голову ниже этого красавчика, да еще и воспринимала себя уродиной по сравнению с рано оформившейся Люськой. Она всласть выплакалась за этот вечер, почему-то считая себя опозоренной перед таким видным парнем, поэтому наставила на него тоненький пальчик и сурово приказала:

– Вали к своей Люське, и пусть тебе там хоть все зубы выбьют!