. Для иллюстрированных журналов конца 1920-х – начала 1930-х годов характерно сложное взаимодействие вербального и визуального, дополнявших друг друга. Однако при взгляде на журнальные фотографии начала 1930-х годов трудно понять, что на ней изображено, и часто это можно сделать только благодаря подписям, т. е. в кадр попадает «сырой» процесс, визуальная неполнота которого «достраивается» за счет поясняющего текста. Взгляд фотографа 1930-х годов «неантропологичен»: запечатляется, как правило, не человек, а событие: фотографировали не работников, а трудовой процесс, который они обслуживали. В результате визуальный ряд становился самодостаточным, а вербальный контекст – вспомогательным. Однозначный канонический образ уже не нуждался в пояснении. С этим связана любовь «классической» советской эпохи к огромным ярким плакатам, в которых текст играл вспомогательную роль по отношению к визуальному ряду [Она же, 2001].

Помимо качественного анализа источников советской эпохи, в рамках клиометрики в собранном однородном материале выделяются отрывки текста, которые структурируются по темам «Факт», «Контекст» и «Субъективная значимость для индивида». В дальнейшем формализованный материал подвергается анализу уже с точки зрения повторяемости встреченной информации [Пушкарева, 200—?]. Кроме того, анализ любого источника – устного или письменного – требует учитывать историческую обстановку его создания, личные особенности автора, степень его предвзятости и информированности.

Как уже было сказано, интерес к повседневности в современной социальной теории и гуманитарном знании возрождался под знаком «практического поворота» – попыток формирования нового теоретического консенсуса на основе понятия «практика» (см.: [Certeau, 1984; The Practice… 2001]). По мере того как это понятие занимало все более заметное место в современной социологии, мир повседневности становился предметом социологического и исторического исследования. Если в феноменологических и неомарксистских версиях социологии повседневности речь шла о жизненном мире как верховной реальности человеческого существования (А. Шюц), то теперь повседневность рассматривалась в качестве рутинных практик и нерефлексивных действий. В работах П. Бурдье, Э. Гидденса и Г. Гарфинкеля практическое действие наделялось тремя основными чертами: доминирующей позицией в мире повседневной жизни, принципиальным отличием от рефлексивных действий и двойственным (субъективно-объективным) характером.

Центральной проблемой альтернативного практико-ориентированной социологии направления социологии повседневности – теории фреймов – стала проблема повседневного контекста, наделенного относительно автономным, независимым от конкретных практик существованием. Теория фреймов представляет собой комплекс концепций, ориентированных на изучение архитектоники контекстов элементарных повседневных взаимодействий. Центральное место среди этих теоретических построений занимает концепция фрейм-анализа И. Гофмана, в рамках которой идея фрейма дополняется идеей метаконтекста, т. е. контексты организованы в метаконтексты, одним из которых выступает повседневная реальность как совокупность рутинных социальных взаимодействий. При этом Гофман оспаривал шюцевскую идею замкнутости и онтологической неравноценности жизненных миров. Теория фреймов, нацеленная на исследование контекстов повседневного мира, встроена в широкий теоретический контекст аналитической социологии повседневности с ее ключевыми концептами: наблюдения как процесса конституирования события, события как смыслового комплекса и системы фреймов, понимаемой как система различений (подробнее по этому вопросу см.: [Вахштайн, 2007]).