– А кто есть? – пренебрежительно бросил Хармид.

Синд с готовность начал показывать.

– Вон те горбоносые – военнопленные керкеты, хорошо подойдут в охрану усадьбы. Там – тореты[105], целая команда пиратской камары[106]. Отличные гребцы… Ну?

Он вопрошающе посмотрел на грека.

Хармид недовольно скривился.

– Воины, пираты… бандиты, в общем. Кизик пританей строит, ему нужны мирные люди – строители, пахари, конюхи.

– Так бы и сказал, – спохватился работорговец. – Тогда бери язаматов[107].

По тому, как рабы, на которых указал синд, жались друг к другу, иларх догадался, что они из одного стойбища. Им явно не хотелось разлучаться.

– Это кто? – удивился он. – Я про таких не слышал.

– Сираки в Танаис целую толпу пригнали. Откуда язаматы пришли в степь – никто не знает. Только трудно им придется, потому как они не пастухи, а землепашцы. На одном месте в степи сидеть нельзя – все равно что стрелу ждать. А она точно прилетит, сираки слабости не прощают.

Хармид заинтересовался. Землепашцы – это хорошо, значит, умеют выращивать пшеницу. И мужчин как раз четверо. Дети, конечно, обуза, но, если не купить, женщины ожесточатся, для домашней рабыни это плохо.

– Сколько хочешь? – спросил он.

Синд заулыбался.

– Сто пантикапейских драхм за мужчину, восемьдесят за женщину. Двое ребятишек – по пятьдесят. Всего выходит тысяча.

Сосчитав в уме, Хармид понял, что синд сильно округлил сумму, но торговаться не стал.

– Может, совы есть? Тогда скидку дам, – не унимался работорговец.

– Не-а, – иларх цыкнул уголком рта.

Он знал, что синды ведут активную торговлю с Афинами, поэтому ценят аттические деньги.

«Еще чего, сов ему подавай, – недовольно думал он. – А куда девать серебро, которое чеканит Кизик?»

Не ожидавший такой сговорчивости продавец решил пойти покупателю навстречу.

– Вон ту девку могу заменить на кого покажешь: похоже, она больная.

Хармид уставился на тоненькую, словно тростинка, язаматку с шапкой черных волос и покрытым россыпью красных пятен лицом.

Двое верзил уже расталкивали рабов, чтобы оттащить ее в сторону. Соплеменники уперлись, не пускают – сдвинули плечи, сомкнулись вокруг девушки. Защелкали плети, послышались крики боли. Женщины завыли. Поднялся такой гвалт, что иларх махнул рукой.

– Не надо. Всех беру.

– Как скажешь, – удивленно протянул синд, – я хотел, как лучше.

Вскоре связанные попарно рабы двинулись в сторону гавани.

У причала одномачтовые лембы терлись бортами о пеньковые бухты. За молом на внешнем рейде покачивалось несколько триаконтер[108] со свернутыми парусами. Стая кричащих чаек накрыла только что пришвартовавшуюся рыбацкую лодку. От дейгмы[109] сразу же потянулись грузчики с корзинами.

Сначала в лемб завели лошадей. Затем рабы, держась за решетку, прошли цепочкой по борту и спустились на дно. Матросы растянули сверху рогозовое полотнище.

Хармид с товарищами устроились на полубаке, под жердяным навесом. Дело сделано, так что теперь можно расслабиться. По рукам пошла ойнохоя с вином. Закусывали овечьим сыром, но на еду не налегали, ведь каждому было ясно: при такой качке морская болезнь неизбежна.

Когда лемб вышел в Апатурский залив, иларх приказал привести больную язаматку.

Та настороженно смотрела из-под длинной челки.

– Развязать? – спросил Памфил.

– Не надо… – казалось, Хармид раздумывает. – Может, придется ее за борт выкинуть, пока других не заразила.

Вдруг спросил:

– В команде есть кто-нибудь, кто говорит на скифском языке?

Каламид привел гребца.

– Спроси ее, что с лицом. Болеет? – приказал иларх.

Тот перевел.

– Нет, – ответила рабыня, вскинув на грека полные тревоги глаза, – я соком сон-травы