Кизик уже представлял себе, как украсит стены пританея[88] стелами из Ионии, а в нишах поставит статуи олимпийцев. Пока под вопросом оставалась кровельная черепица – ее должны были привезти из Синопы в обмен на пшеницу, но зерновоз, который он отправил в Пафлагонию прошлой осенью, затонул возле мыса Карамбис.

Эсимнет проводил взглядом процессию жрецов, следовавшую с торжественным пением через теменос[89] Аполлона Врача. Над алтарем поднимался дымок. Гиеродулы[90] сметали с закопченной столешницы золу.

«Пора снова снаряжать корабль в Синопу», – подумал Кизик.

Почетная должность синагога амфиктионии[91] Аполлона Врача на Боспоре давала ему доступ к храмовой казне. Еще дед добился в Совете ключей от опистодома[92]. Бывало, запускал в казну руку. Потом возмещал недостачу, но не всегда и так, как считал нужным.

Синекура передавалась по наследству от отца к сыну, а вместе с ней и обязанности, которые были скорее привилегиями. Например, лично подбирать подрядчика на строительство, рассчитываться с ним.

«Я-то чем хуже?» – алчно рассуждал Кизик.

Он не сомневался в своей непогрешимости, поэтому под видом строительства нового пританея возводил личный дворец. Хотя злые языки утверждали, что восстановление старого здания, разрушенного скифами при Археанакте Первом, обошлось бы куда дешевле.

Послышался шум шагов, который сопровождался ритмичным звоном: кто-то поднимался по лестнице, задевая ножнами стену. Вошедший иларх[93] похлопал себя по плечам, чтобы стряхнуть пыль, отчего боевой ход наполнился запахом сыромяти и дробленого камня.

Жесткий внимательный взгляд придавал лицу кавалериста хмурое выражение, которое усиливалось уродливым клеймом на щеке. Сову ему выжгли костоломы Перикла после подавления восстания на Самосе два года назад. Тогда многих защитников острова распяли, но он отделался изуродованным лицом. Только потому, что был аркадским наемником, а профессионалов ценят везде.

Аркадец бежал на Боспор и стал служить Совету Пантикапея. В полисе за ним прочно закрепилась кличка Саммеот[94]. Довольно скоро «пес войны» завоевал доверие Кизика и стал выполнять его личные поручения. За некоторые из них в Афинах его отправили бы на рудники, но эсимнет ценил исполнительность слуги, подкрепленную неразборчивостью в выборе средств.

– Подвал на какую глубину роешь? – спросил Кизик, едва сдерживая раздражение.

– Десять локтей.

– Давай, чтоб не меньше. Я посуду заказал в Афинах. Сколько привезут – не знаю, может, придется полки вешать… Собак под фундамент закопали?

Иларх кивнул.

Кизик не удержался, упрекнул:

– Медленно работаете, Хармид! К зиме нужно закончить.

– Люди устали после вчерашней стычки со сколотами, есть раненые…

– И что? – взорвался эсимнет. – Других землекопов у меня нет. Кто не занят севом яровых, строит Тиритакский вал. Именно для того, чтобы не было стычек. Хватит таскать послов в храм Аполлона. Там даже выпить нормально нельзя, потому что жрецы начинают шикать. Без пританея – никак! Что здесь непонятно?

В сердцах он хлопнул ладонью по холодному камню.

Иларх молчал.

– Ладно, – выпустив пар, Кизик успокоился. – Мне рабы нужны. Поплывешь в Фанагорию, купишь человек десять… Мужчин и женщин. Мужчины должны быть знакомы с плугом. Я буду степь распахивать к северу от Пантикапы, старые поля оставлю под паром… Понял?

Хармид снова кивнул.

– Сколько пахарей?

Эсимнет задумался, пожевал губами.

– Давай четырех.

– А женщин?

– Прислуга в дом… Сам решай. Ну, двух – трех… Деньги возьми у ключника.

Поклонившись, иларх спустился с башни.

Ему не хотелось плыть в Фанагорию, но приказ есть приказ. Рабов в Пантикапее стараются не продавать. Каждая пара рук на счету. Весной они нарасхват, потому что надо пахать и сеять, летом заготавливают сено, пасут скот. Осенью все горожане поголовно заняты сбором урожая. Зимой рабов гонят за хору