– Линзу? – эхом за ней повторил Алик.

– Я начну рассказывать, а потом ты задашь свои вопросы, договорились?

Дани поведала ему о своем детстве, родном городе и родителях.

–… Я уже наверняка знала, что отец умер, и пусть мне едва исполнилось девять. Всего за одну ночь я стала взрослой, с той самой минуты, когда он рассказал, как мне спастись и что спастись я должна буду одна. Без него. Он не хотел оставлять меня в Артексе, поскольку иначе выхода бы не было – Лабиринтом воспользоваться я бы больше не смогла, а значит, жить пришлось бы по их правилам. Папа показал мне Ваш мир и заставил смириться с мыслью, что жить я буду в нем. В последние минуты его жизни, я была не с ним, а стояла у Линзы, ведущей в иное измерение. До ушей донеслисьзаветные два слова отца: «ДА,НО…», означавшие, что пора уходить итогда я невольно задумалась над тем, как сильно не хочу этого делать и возможно, существует вариант остаться… Но слова папы раздавались в ушах оглушительным эхом: «Если они увидят тебя здесь – они убьют и тебя!»… Я прыгнула в Линзу и вынырнула в Лондонской подворотне.

– А почему ты выбрала именно Лондон?

– Я только его и видела за всю вою жизнь помимо Артекса. Выбирать было не из чего. Недостаток Линзы в том, что ты не знаешь, где именно тебя выбросит, в каком месте и в каком городе, потому первое времяя пользовалась ею крайне редко, пока не научилась управлять.

– Управлять? – переспросил Алик, до сих пор затаив дыхание, слушавший ее рассказ.

– Да, управлять. Выпрыгивая в нее в тот день, я представляла себе те улицы, где мы гуляли с отцом – улицы Лондона. Уже после я поняла, что если представить отчетливо места со всеми соответствующими звуками и цветами, куда она должна тебя выбросить – она сделает это. Останется только молиться, чтобы мест, похожих с твоим пунктом назначения не было, иначе ты можешь элементарно не найти дорогу к Линзе с той стороны и остаться в чужом месте без гроша.

– И что было потом? Когда ты оказалась одна…

– Потом? Потом я долго бродила по паркам и скверам, мучаясь от страшного шума и звона в ушах. В глазах рябило от суеты проносящихся машин, людей и бесконечного тумана. Уже через пару часов мне опротивел этот город, со всем его смогом, дымом, укутанными в плащи по самый нос, безликими силуэтами и высасывающим душу чувством одиночества. Я пряталась частично от самой себя:в кафе, кинотеатрах, подвалах. Однажды даже проникла в квартиру к одному слабовидящему старику и жила у него под кроватью несколько дней, воруя по ночам еду из холодильника с запасом на следующий день, до тех пор, пока меня не прогнала его дочь, навестившая однажды отца и услышавшая мое чихание. Все-таки дед был нечистоплотным – под кроватью было пыльно…

Алик и Дани весело рассмеялись.

– А потом… когда я снова оказалась на улице в холодный октябрьский вечер, мне несказанно повезло – я стащила у развозчика хлеба целую буханку, да еще и успела убежать прежде, чем он заметил пропажу… Уединившись от гвалта ночного города в тупичке двух улиц, язабылась сномот сытости, отчего и потеряла бдительность. Первое, что я увидела, проснувшись – огромные глазищи твоего братца.

Алик хохотнул.

– Нет, правда, я таких больших глаз еще не встречала. Он долго смотрел на меня так, словно я ему омерзительна, и я приготовилась к тому, что он будет меня бить. Не знаю, сталкивался ли ты в своей жизни с тем фактом, что зачастую в каждой подворотне есть свой главарь, управляющий нищими, оборванцами и попрошайками. Вот я и подумала, что твой брат – такой вот главарь. И отдала ему корку хлеба – все, что осталось от сытного ужина, прося его не бить меня. Но он… – Дани улыбнулась, – Он расплакался… – она на время замолчала.