– Харитоша, поди-ка сюда! – раздался вдруг от головных саней голос обозного старшины Младшей стражи.

– Иду, Илья! – возница отца Меркурия, недоумённо пожав плечами, покосолапил на зов, пробурчав под нос что-то весьма похожее на «делать Илюхе нечего».

И тут белка, о которой все забыли, разрядила повисшее над обозом напряжение и отвлекла внимание Меркурия от Ильи с Харитошей. Видимо, устав ждать, когда наглые и шумные двуногие уберутся из её леса к своей двуногой матери, пушистая бестия решила действовать. Она неожиданно прыгнула и, вытянувшись в воздухе в струнку, в отчаянном броске полетела прямо в гущу людей и лошадей. Немного не долетев до саней Огузка, белка приземлилась, подняв небольшое облачко снежной пыли. До спасительной и такой заманчивой чащи леса на другой стороне оставалось совсем чуть, но дорогу ей загораживали те самые Огузковы сани. Это обстоятельство, впрочем, совершенно не смутило маленькую путешественницу – не теряя времени даром, она в два скачка преодолела расстояние, отделявшее её от досадного препятствия, и, игнорируя дёрнувшуюся от такой наглости лошадь, вскочила прямо на сани, а оттуда птицей взлетела на ближайшую ель. Полёт белки сопровождал дружный хохот обозников и яростный вой Огузка: во время отчаянного рейда отважного зверька ни одно животное, включая напугавшуюся резкого движения лошадь, не пострадало, но вот её зазевавшийся хозяин получил в морду оглоблей от своей собственной коняги. К живой радости зрителей он еще долго матерно излагал своё мнение о несправедливом устройстве вселенной. Пушистая нахалка, устроившая весь этот переполох, тем временем с удобством уселась на усыпанной шишками ветке и радостно трещала, наслаждаясь результатом своей каверзы.

За учиненным белкой переполохом никто не обратил внимания на разговор Ильи и Харитоши, а улыбку, блуждавшую по лицу обозника, вернувшегося к саням по окончанию этой беседы, отец Меркурий списал на мстительную радость возницы, оттого что нелюбимый всеми Огузок попал в глупейшее положение.

Рыжему обознику впрямь досталось – хуже не придумаешь: торец оглобли попал Огузку прямо в лоб. Вскоре оба его глаза заплыли чёрно-лиловыми синяками, как у очковой змеи, о которой рассказывали когда-то юному стратиоту Макарию арабские купцы. Да и шипел он не хуже.

«Не повезло рыжему, хотя это как сказать! Сейчас судьба наказала его за лень и наглость довольно мягко. Обозники могли приласкать и покрепче – слишком уж его невзлюбили, и, надо заметить, поделом. Это ж надо настроить против себя всех! И куриной задницей просто так не назовут…»

– Трогай! – пресёк всеобщее веселье голос Ильи. Смех разом утих, и обоз под крики возчиков, понукающих лошадей, и скрип снега под полозьями саней двинулся в сторону Ратного. Лес медленно пополз назад. Постепенно дорожная скука вновь вступила в свои права. Вот и отец Меркурий привычно оказался в плену воспоминаний.

Память возвращала отставного хилиарха то в детство, то в ряды «Жаворонков», то домой, то в монастырь, на роковое для него поле битвы при Поливоте… Много лет отставной хилиарх гнал от себя эти воспоминания. Они мешали на монашеской стезе, да и просто тяжело было даже в мыслях снова оказаться на том поле, где накануне победы окончательно оборвалась его прежняя жизнь. Только вид закованных в воинское железо мальчишек, которые смотрели на мир сквозь маски шлемов недетским взглядом готовящихся к бою воинов, властно вернул отца Меркурия в то жаркое лето.

Перед мысленным взором проносились картины того страшного боя. Он видел «Жаворонков», видел стройную линию щитов с буквами «Χ» и «Ρ»