Видом наш пастырь и его добровольные служки совсем не походили на торжественный клир Святой Софии. Грязная, драная, заскорузлая от крови ряса, обмотанные вокруг рук кожаные ремешки для накладывания на конечности, холщовая сумка травмата через плечо, свалявшиеся в колтун волосы и борода да смертельная усталость на лице. Весь этот долгий день он вместе с травматами таскал раненых, перевязывал, поил, исповедывал, причащал, соборовал…

Я стоял в общем строю на правом фланге. Было самое время обратится к Богу. Сейчас каждый вспоминал свою жизнь, считал грехи, мысленно просил у Спасителя утешения и поддержки. Через несколько мгновений нам всем предстояло слиться в хоре общего моления, но сейчас каждый был с Богом один на один.

– Миром Господу помолимся! – начал отец Порфирий.

Солдаты опустились на колени, осеняя себя крестным знамением. Сотни склонённых голов, сотни губ, повторяющих за священником слова молитвы, запах ладана, чудом пробивающийся сквозь вонь смертного поля…

– Даруй, Господи, воинству православному победы! – напевно выводил священник, но тут случилось непредвиденное. Один из пельтастов, крестясь, задел свой щит. Символ солдатской гордости позорно упал лицевой стороной в грязь.

– Засранец! – отец Порфирий среагировал раньше декарха провинившегося. – Ты что, решил, что это и вправду тарелка для сыра?[11] Трахнутый богохульник!

Несчастный пельтаст готов был вскрыть себе горло, чтобы избавиться от позора, но священник не знал пощады:

– Стадо дерьмоедов! Думаете, Господь отпустит вам все грехи только за то, что вы притащили сюда свои задницы?! Не надейтесь! Он милостив и прощает вам, засранцам, пьянство, сквернословие и обжорство! Чёрт меня возьми, драные богохульники, Спаситель прощает вам даже то, что вы не пропускаете ни одной шлюхи, даже то, что вы пердите и втихаря играете в кости во время богослужения. Он даже тебя прощает, Ослиный Член, за то, что ты не можешь удержать на привязи свою елду! Вот только не думайте, что Он простит вам, если вы побросаете щиты! Хрен я вам отпущу этот грех! Не возьму я его на себя! Что вылупились, как монашки в лупанаре?! Думаете, если меня не пускают в «Две дыры», так через меня уже и благодать не сходит?! Не надейтесь! Всё равно течёт, как через засранный акведук! А теперь заткнулись все и припомнили свои грехи! Я отпущу их вам скопом, чтобы вы, засранцы, предстали перед Господом в приличном виде!

Я первый подошёл к причастию. За мной почти бегом двинулись солдаты. Время позволяло причастить всех. Варварам тоже нужно сначала воззвать к своему Аллаху, а потом одурманить себя гашишем. Без этого они сегодня в атаку не пойдут.

Солдаты сменялись возле отца Порфирия. Подходя к причастию, они улыбались священнику, а он им. Несмотря ни на что, «Жаворонки» любили и уважали своего непутёвого пастыря. Кому-то может показаться, что любить эдакого проходимца не за что, только «Жаворонки» считали иначе. Мы все не один раз видели, как он выносил с поля раненых, как в лазарете силой своего слова вытаскивал, казалось, уже обреченных, к жизни, заставлял бороться и тем спасал, как помогал умирающим преодолеть страх смерти и уйти достойно. Каждый из нас хотя бы однажды приходил к нему за утешением и надеждой, и всегда старый греховодник находил те слова, в которых нуждался наш истомлённый дух, а если временами это была площадная ругань, так что с того? Он делил с нами всё, что выпадало на нашу долю, и как мог старался облегчить нашу ношу. Вот поэтому нас и не смущало, что святого отца не обслуживают в долг в борделе «Две дыры».