Стоял жаркий и душный день, ночью гремела гроза, а утром было солнечно и парко, в такую погоду хотелось побыть в тени и просто помечтать и отдохнуть. Иван Стецов пообедал и вышел во двор под поветь, куда не попадали лучи солнца и было прохладно. Он сел на привычную для себя колоду, достал кисет с табаком и стал делать самокрутку, была у него такая привычка после обеда покурить и прилечь на лавке, у стены. От наплывавших мыслей его отвлек лай собак, который был каким-то другим, непохожим на обычный лай. Был это непонятный то ли шум, то ли топот, то ли гул, то ли мычание стада неизвестных животных. Иван встал, отложил самокрутку и, крадучись, подобрался к калитке. Калитку он не стал открывать, а, облокотившись руками на жердь забора, удобно устроил сильно выступающий и оттягивающий вниз живот и стал наблюдать за дорогой. Там, напротив двора Остапа, где дорога поднималась вверх и делала поворот, появились люди. В первый момент Ивану показалось, что они тащат за собой под гору что-то очень тяжелое и у них почти нет сил втянуть эту тяжесть на ровную дорогу. Шли они шеренгой, головы, плечи и руки опущены, шаг их медленный и сбивчивый. За первой шеренгой показалась еще одна, и еще, и еще. Вначале Иван, не шевелясь и не дыша, стал считать эти шеренги, а потом в голове наступила пустота, шеренги, словно тени, сменяли друг друга, двигаясь мимо. На какое-то мгновение пустота исчезла, в одной из шеренг промелькнуло что-то знакомое и родное, сердце заколотилось, хотелось сесть, а мысль носилась вверх и вниз и тревожно говорила: это же сын, сын Федька. Та шеренга уже скрылась, наплывали другие, и казалось, им нет конца. Это не может быть Федька, заговорило все внутри, и тут только Иван увидел военных с автоматами и услышал лай собак, пришло понимание, что это немцы, только было непонятно, кого они ведут и куда. Окончательно Иван пришел в себя, когда у колодца, из которого брали воду для питья ближайшие соседи, раздались выстрелы и крики, громче залаяли собаки, послышались непонятные слова, а двигающаяся толпа колыхнулась, смешалась. Снова раздались выстрелы, и шеренги стали обретать прежний вид, кого-то тащили за руки и пытались поднять на ноги, он пытался встать, но тут же повисал на руках у таких же уставших и хмурых людей в военной форме. Колонна по Однобочке двигалась, может, час, а может, и больше, у Ивана затекла рука, ноги не хотели держать его тучное тело и он, опираясь на стену хаты, стал двигаться в сторону повети. Глубоко внутри чей-то голос тревожно шептал, там шел Федька, а другой голос более громко говорил, там Федьки быть не может, он не такой, он себя покажет, о нем все узнают. Доковыляв до повети, Иван прилег на лавку, на него снова нахлынула пустота и он заснул. Проснулся от прохлады, услышал крик и плач жены, та стояла, наклонившись над ним, волосы на голове у нее были растрепаны и касались лица Ивана.

– Что ты, что ты, – были его первые слова, он хотел сказать, что там не было Федьки, но осекся, сел на лавке и спокойно задышал.

– А я уже думала, что с тобой что-то произошло, подошла, а ты не дышишь, – всхлипывая, говорила Настя. Она тоже успокоилась, сложила руки на груди и показалась Ивану такой беззащитной, такой тонюсенькой, что дунь ветер посильнее – и она улетит. Настя села рядом и, глотая слезы, тихо заговорила:

– Ты видел, что такое делается, сколько же их собрали и погнали, словно скот, а они совсем замученные, воды и той не дали попить, а такая жаринь стоит…

В этот момент блеснула молния и сразу раздался с треском раскат грома, на западе светило солнце, а с юго-востока наплывала грозовая туча. Это знамение, подумал Иван, точно знамение, Федьке помощь пришла.