Уже окончательно проснувшись, Срджан Малешевич вытянул ноги и потёр затёкшую шею. Ему опять приснился давний сон. Вообще Срджану редко снились сны, и многие он забывал, но этот он хорошо помнил. Сон – это ложь, бредни стариков, суеверие, шептал себе Срджан каждый раз после пробуждения, не веря, что в снах содержатся пророчества, что таким образом потусторонний мир, преследуя какую-то свою цель, шлёт ему тайные послания. Но верил он или нет, а покойники регулярно посещали его сны, заставляя его просыпаться в холодном поту. Человек боится того, о чём не знает, падая в бездну неизвестности, он барахтается, пытаясь уцепиться за настоящее, выискивая что-то знакомое и надёжное. Всё ещё в полудрёме, Срджан подумал, что было бы хорошо, если бы у него были дети и если бы к нему приходили сыновья, а затем, раскрыв глаза, посмотрел на Мрджана и перестал размышлять о снах, о мёртвых и живых детях.

Они летели к пункту назначения В небольшом двухмоторном самолёте, присланном специально для них, подшучивая, что всё-таки успели чего-то достичь, как-никак, их везут, как президентов, в частных джетах. С нетерпением и любопытством они глазели через иллюминаторы, ожидая появления Африки. Никто из них не был на других континентах, их глаза округлились от изумления, когда они увидели густые леса незнакомых деревьев и города из алюминиевых банок посреди пустыни, они дивились красноте земли с высеченными на ней дорогами, по которым куда-то спешили мелкие, как муравьи, люди. Срджану захотелось ещё раз преодолеть этот путь, но с другими людьми и при других обстоятельствах, захотелось быть обычным путешественником и увидеть Африку с иной стороны. Мрджан восторгался девственными лесами и подсчитывал, сколько бы кубов древесины можно было вывезти из этих бескрайних джунглей. Младжан поддерживал брата, утверждая, что это – настоящая работа, и когда всё закончится, можно будет открыть лесопилку, проторив через джунгли дорогу для поставки древесины, и изготавливать мебель.

– Мы могли этим заниматься и дома – заметил Мрджан.

– Да, но не по такой цене – оживлённо убеждал его Младжан. – Здесь рабочая сила дешевле, чем у нас. Представь – продолжал он – мы приедем в страну, где люди намного дешевле. – Значит, бесплатно! – добавил Срджан.

Весь отряд начал разговоры о предприятиях, которые бы они основали, и о том, чем они будут заниматься, когда всё благополучно закончится. Приехавшие разрушать и уничтожать контрактники фантазировали о времени, когда они смогут создавать. В мечтах они уже в воображаемых цехах создавали, они уже возводили города с больницами и школами, с бассейнами и большими площадями, а сами – задумчивые, молчаливые, мудрые, седые ветераны с добрыми глазами – скромно принимали благодарности.

Человек не рождён, чтобы уничтожать и разрушать: в мечтах своих он всегда строит и создаёт. Когда невзгоды и злая судьба заставляют его принять сторону зла, он, подчиняясь ему, всё равно думает, как бы от этого зла отделаться, избавиться и ускользнуть от надвигающейся на него тьмы. По крайней мере поначалу, пока тьма не сожрала его с потрохами, пока есть мечты и сны, есть надежда на возвращение и искупление. Именно в мечтах и фантазиях бедные уязвимые существа человеческие создают свои миры, которые подчиняются той системе ценностей, которыми они пренебрегали, но которым их учили и которые они, в глубине души, признают. Ведь и им нужно иметь точку отсчёта. Даже тогда, когда тьма уже глубоко проникла в них, уже плещется у горла и становится не только наркотиком, но и образом жизни. Но даже тогда мечты о правильном и праведном живут. Подспудно. В глубине. Живут. Зло берёт свою дань не только действием, но и бездействием. Не делать зла, не значит делать добро. Делать добро лишь тогда, когда это легко и не требует от тебя ни усилия, ни риска – не героизм и не святость. Рациональное добро сторонится героев и святых. Они для них дурачки: наивные и тем самым опасные. Рациональное самодовольное добро даже боится их. Ему ближе и понятнее зло. А вот активное самопожертвование они именуют гордыней, называют тщеславными гордецами тех, кто не требует ничего взамен за свою доброту. Они, на самом деле, боятся добра. Они всеми силами всё то доброе, что есть в них, скрывают, прячут, делают все, чтобы оно не было ни видно, ни слышно. Спящее, смиренное, податливое добро не видит зла или делает вид, что наличие вблизи зла – это не его дело. Такое добро считается приличным в обществе. И позволяет злу чувствовать себя в этом мире вольготно.