Ещё на мгновение он задерживает взгляд.

– Живи счастливо, Ванечка. Век буду помнить.

И, резко поднявшись, уходит. Я не плачу, нет. Только чувствую, как что-то рвётся в той части моего «Я», что сентиментальные люди называют душой.

– Бастиан? – говорю, наконец, не оборачиваясь. – Спасибо.

– Его брат, донна, позволю поправить. Томас.

– Простите. Помогите мне, Томас, я… Кажется, у меня нет сил.

– Это пройдёт, донна. Браслеты целы, вы скоро восстановитесь. Но вам лучше не вставать: вы босы, а земля ещё сырая.

Только сейчас понимаю, что забыла обуться.

– Минуту, донна Ива…

Защитная аура гаснет. Обойдя скамейку, мой хранитель что-то поднимает с сиденья и вкладывает мне в ладонь.

– Кажется, он оставил это вам, донна. Я слышал, у них это полагается носить старшему сыну.

С тоской смотрю на княжескую серьгу червонного золота с ярко-красными рубинами. Качаю головой.

«Когда же вы успели?»

Я-то выгораживала тебя перед Лорой, Васюта, а ведь ты в тот момент от своих детей отказался. Потом, разумеется, многое понял, но есть вещи, которые женщины не прощают. Долго.

– Верните это ему, Томас. Прямо сейчас.

Он колеблется.

– Вправе ли вы решать за детей, донна? Всё же отец…

– У них будут и отец, и родня, и семья. А у Василия, может статься, ещё родятся сыновья. Если я в таком-то возрасте забеременела – Любаша тоже сможет. На радостях-то… Вот своему первому сыну и отдаст.

– А вы… тверды, донна. – Понимаю, что проглатывает он слово «жестоки». И пусть. – Хорошо. Я сейчас его догоню. Позвольте только уточнить: последние ваши слова дону Васюте были сказаны обдуманно?

С недоумением поднимаю глаза на хранителя.

– О том, что вы не его женщина? – с какой-то неловкостью поясняет.

– О да, – невольно срывается у меня. – Вполне.

– Значит, я вправе их засвидетельствовать, – торжественно говорит он. – Позвольте…

Так и не разрешив ступить на мокрую после ночного ливня дорожку, хранитель доносит меня до палаты, а я с горькой иронией думаю: дождалась, голуба, все тебя таскают на руках; вот только довольна ли? Едва меня опускают в кресло, сестричка Диана, энергично растирает мне ступни и натягивает шерстяные носки. Сэр Персиваль, подсев на подлокотник, прощупывает мой пульс, пытливо заглядывает в глаза. Поворачивается к моему спутнику.

– Благодарю вас, дон Томас. У вас прекрасное чувство времени и реакция.

– Это моя работа, сэр Персиваль. К тому же, донна вела себя достаточно благоразумно. Если во мне больше нет надобности, я исчезаю, у меня есть несколько поручений.

Тёмная мужская фигура окутывается дымкой, секунду-другую рябит, подёргивается – и пропадает, оставляя после себя пустое место. У меня нет сил удивляться. Наваливается всё сразу: боль от потери, осознание, что уже никогда и ничего нельзя изменить, тоска… будто не проводила, а схоронила. И ведь знала, на что иду, а всё равно – худо мне, ой худо, хоть волком вой.

– Ванька, – подруга трясёт меня за плечи. – Прекрати раскисать, слышишь? Ну-ка, возьми себя в руки!

Делаю глубокий вдох. Выдох.

– Я в порядке.

Мой лечащий врач кивает.

– Вы отлично держитесь, дорогая. Но не лукавьте, я вижу, что ваше состояние далеко от идеального. На сегодня довольно с вас потрясений. С вами хотели попрощаться товарищи сэра Васюты, но придётся им передать все свои добрые пожелания и благодарности через девушку.

– Простите, – морщу лоб, – я что-то не понимаю, о ком вы?

– О русичах, дорогая, о тех, что вместе со своим лидером сумели пройти через подземелья Игрока и вернуться, целыми, но не слишком невредимыми. С одним из них нам немало пришлось протрудиться, но в конце концов мы и его поставили на ноги. От второго так и не отходила невеста, прелестная девушка Ольга, которую вы хорошо знаете, и которая, как и её соотечественники, наотрез отказывается уйти, не попрощавшись с вами. К сожалению, допустить к вам я могу лишь её, поскольку остальные – Воины, и хоть кровного родства с вашими детьми нет, но неизвестно, как начнут взаимодействовать похожие ауры. Не хотелось бы рисковать.