Все вздрогнули и обернулись к окну. Чухонец вскочил, но потом опять сел. Сторож пыхнул трубкой, медленно встал и пошел к двери.

Признаюсь, я дрожал – отчасти от холода, отчасти от волнения. Дверь распахнулась, и в ее просвете показалась высокая фигура хозяина. Опираясь плечом о косяк, он придерживал свободной рукой дверь.

– Кто тут? Чего надо? – грубо окрикнул он.

Я выступил на свет и снял картуз.

– Пусти, Бога ради, обогреться! – сказал я.– Иду в город, озяб, как кошка.

– Много вас тут шляется! Иди дальше, пока собаку не выпустил!

Но я не отставал.

– Пусти, не дай издохнуть! У меня деньги есть, возьми, коли так не пускаешь.

Этот аргумент смягчил сторожа.

– Ну, вались! – сказал он, давая дорогу, и, обратясь к чухонцу, громко пояснил:

– Бродяга!

Я вошел и непритворно стал прыгать и колотить нога об ногу, так как чувствовал, что они окоченели.

Все засмеялись. Я притворился обиженным.

– Походили бы в этом,– сказал я, сбрасывая с ноги галошу,– посмеялись бы!

– Издалека?

– С Колпина! Иду стрелять пока што…

– По карманам? – засмеялся сторож.

– Ежели очень широкий, а рука близко… Водочки бы, хозяин! Озяб!

– А деньги есть?

Я захватил с собой гривен семь мелкой монетой и высыпал теперь их на стол.

– Ловко! Где сбондил?

Я прикинулся снова и резко ответил:

– Ты не помогал, не твое и дело…

– Ну, ну! Мое всегда цело будет! Садись, пей! Стефка, налей!

Сидевшая подле чухонца женщина взяла полуштоф и тотчас налила мне стаканчик. Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были накрошены свекла, огурцы и скверная селедка, что-то вроде винегрета.

Сторож, видимо, успокоился и сел напротив меня, снова взявшись за трубку. Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.

Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как свою биографию.

Сторож слушал меня, одобрительно кивая головой. Чухонец два раза сам налил мне водки.

– А где нынче ночевать будешь? – спросил меня сторож, когда я окончил.

– А в Лавре! – ответил я.

– Ночуй у меня,– вдруг к моей радости предложил сторож.– Завтра пойдешь. Вот с ним,– он кивнул на чухонца.

Я равнодушно согласился.

– Как звать-то вас? – спросил я их.

– Сразу в наши записаться хочешь? – засмеялся сторож.– Ну что ж! И он назвал всех.

– Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои, Анна да Стефка – беспутная девка! Ха-ха-ха! А этого Мишкой звать. Вот и все. А теперь иди, покажу, где тебе спать.

Я простился со всеми за руку, и он отвел меня в угол за печку. Там лежал вонючий тюфяк и грязная подушка.

– Тут и спи. Тепло и не дует,– сказал он и вернулся в горницу.

Я видел свет и слышал голоса. Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью.

Павел с Мишкой о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.

Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь. Я насторожился. В ту же минуту на меня пахнуло холодным воздухом, и раздался оглушительный голос.

– Водки, черт вас дери!

– Чего орешь, дурак! – ответил Павел.

– Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял, так ничего себе!

– А чего стоял?

– Чего? Известно чего – проезжего ждал!

– Ну, дурак и есть! – послышался голос Мишки.– Ведь было сказано, пока наших не выпустят, остановиться.

– Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажут – они и душили. А их выручать надо.

– Лучше двое, чем все!

– Небось! Лучше ни одного…

– Жди, дурак! У них там завелся черт – Путилин. Всех вынюхает.

– А я ему леща в бок.

Я тихо засмеялся. Если бы знал Павел Славинский, кого он приютил у себя!

Они продолжали говорить с полной откровенностью.

– А у Сверчинского кто?