– А вы бывали в Лондоне? – спрашивает он.

Она смотрит на отца, и тот отвечает вместо нее:

– В прошлом году я свозил Дору в Англию, тогда и познакомился с вашим отцом. Путешествие туда и обратно длилось не меньше, чем все наше пребывание здесь. Мы от него сильно устали. Лондон Доре очень понравился, но, признаюсь, в моем возрасте Новая Зеландия нравится мне все больше.

Ему еще не больше сорока пяти, прикидывает Генри.

– Не сомневаюсь, – обращается он к мисс Коллинз, – что вы идеально вписались в тамошнее общество.

– Не надо мне льстить, мистер Саммерс. У меня нет никаких иллюзий, я знаю, что меня, как и должно, принимали за обыкновенную девушку из колоний.

Она искоса смотрит на отца, который сейчас отвернулся, чтобы перекинуться парой слов с каким-то вывернувшимся у его локтя человеком. Дора хитренько улыбается, словно ей удается ловко совершить какой-то проступок, наклоняется к нему и понижает голос.

– Простите, – почти шепчет она, – у вас вот здесь что-то прилипло.

И прикасается к своей губке, одновременно опуская глаза, будто ей неловко смотреть на его лицо в тот момент, когда он снимает с губы крошку еды.

– Спасибо, – говорит он. – Люди обычно столь деликатны, что я мог бы ходить с этим часами.

Она краснеет. Он мысленно казнит себя за то, что неловко выразился: она может подумать, что он считает ее неделикатной, тогда как он, напротив, хотел сказать ей комплимент. Да-да, вдруг осеняет его, из всех женщин здесь только ей хотелось бы искренне сказать комплимент. Он открыл было рот, чтобы оправдаться, но она останавливает его, делая пальчиками так, будто брызгает на него водой. Святой водой.

Мистер Коллинз уводит ее, и к нему подводят Герца, директора музея; после официальных представлений они углубляются в долгий разговор о путешествиях и искусстве коллекционера. Пару раз он поднимает взгляд и видит, что Дора смотрит на него, но оба раза быстро раскрывает веер и заслоняет лицо, делая вид, будто обмахивается. В этой тесной зале становится невыносимо жарко.

Вопреки сомнениям, прием оказался исключительно плодотворным. Герц обещал организовать путешествие по Южному острову с проводником по имени Шлау, немцем, набивающим для музея чучела местных животных и птиц, которых уже собралась приличная коллекция. Генри заранее волнуется, предвкушая приключения, возможность узнать подробности жизни птиц, которых он никогда не видел. Он ощущает в некотором роде жажду крови, и рот его наполняется слюной.

Про Дору он уже и не помнит, как вдруг, спускаясь в свою комнату, сталкивается с ней на лестнице. Она поднимается навстречу и испуганно прижимается к стене – куда девалась та уверенная в себе юная дама, с которой он недавно познакомился.

«Доброй ночи», – тихо говорит он, проходя мимо, но она только кивает, не отрывая от него взгляда.

Наутро он находит от мистера Коллинза письмо. Все семейство срочно вызвали в загородное имение. Он должен чувствовать себя как дома и не стесняться, если захочет их посетить. Надо только сообщить, и за ним пришлют коляску. Он старается вспомнить, не натворил ли он чего, не выпил ли лишнего на приеме, не брякнул ли чего неподходящего. Нет, кажется, ничего такого не было. Возможно, и в самом деле там у них возникли какие-то неотложные проблемы. И он может не церемониться и изучать страну, как ему захочется.

Я проснулась от страха. Сны мои сопровождались каким-то назойливым звуком, мучительной нотой, доносящейся со стороны ближайшего огороженного пастбища, он снова и снова дергал меня, этот звук, он часто звучал у меня в ушах, с тех пор как я много лет назад поняла, что он значит. Лежа сейчас в кровати, я пыталась еще раз расслышать его, но он пропал, словно растворился в тумане. Нет, это не призрак прошлого явился мне, в этом, как всегда, виновато мое богатое воображение.