Хоть и плохонькая была у Прошки рубашка, да единственная. Жалко. Он на всякий случай намахнулся на птиц: «Кыш, воровки!» – и закрыл окошко.

Возле котомки с рыжиками вились мухи. Прошка ахнул, развязал верёвку. Грибы помялись и подсохли, лучше выкинуть их, чтобы не маяться после животом.

Едва он решил спуститься в кухню и попрощаться с хозяевами, как услышал, что по лестнице простучали босые ноги. На чердак забралась Настёна.

– Ш-ш-ш… – приложила она палец к губам, – молчи! Я к тебе, пока тётенька на дворе… Слушай, она тебя пытать станет, хочешь ли ты у неё остаться. Дак ты говори, что родню пойдёшь искать. Тогда она тебя отпустит.

– Как остаться? Насовсем? – изумился Прошка. – А почему нельзя?

Настёнка собралась было ответить, но что-то услышала внизу, округлила глаза и птичкой слетела с лестницы.

Прошка застыл с открытым ртом. Ну и ну, тётка Клавдия хочет оставить его! Может, работник ей нужен за лошадью ходить, за хозяйством присматривать, огород поливать. У неё всяко лучше, чем в приюте. Ещё добраться до него надобно и не протянуть ноги. Не больно-то весело с сумой по миру ходить. А Настёнка ревнует, заело её.

Он пригладил отросшие космы, прихватил котомку, спустился на кухню и там увидел хозяйку. Она занесла в дом кипящий самовар. Прошка церемонно поблагодарил за ночлег, поклонился, а сам всё заглядывал в глаза тётке Клавдии: остановит она его или нет?

– Обожди, куда бежишь? Рукомойник на стене, утиральник на гвозде. Умывайся и садись с нами чай пить.

Угощение было хорошим: высокая стопка горячих румяных блинов на блюде, кринка кислого молока.

Хозяйка подвинула ему плошку с растопленным скоромным маслом:

– Бери, в масло обмакивай и ешь.

Прошка заметил, как по столу резво побежал таракан, и безотчётно прихлопнул его ладонью.

– Вот пакость! – закричала тётка Клавдия, гневно посмотрела на Настёнку и отвесила ей звонкую затрещину. – Дура непутёвая, ума с горошину! – продолжала греметь хозяйка. – Сроду у меня прусаков не было, ты на кой эту дрянь в хату притащила?!

От Настёниной заносчивости не осталось и следа, она сжалась и пролепетала:

– У нас бают, что тараканы – к деньгам. Бабка Дарья всем даёт, у кого нету.

Тётка Клавдия пристукнула чашкой о блюдце и ещё больше рассердилась:

– «К деньгам»… Гля, экая дура! Разута-раздета? Жрать нечего? Другие от голода мёрли, а ты хлеб аржаной без счёту и пироги белые трескала! Чтоб вывела мне эту дрянь! Чтоб ни одного прусака я не видела! – Она успокоилась и совсем другим, подобревшим голосом сказала Прошке: – Матки и батьки у тебя нету, дядя помер – карты мне открыли, а оне не врут.

Прошка оробел.

– У дяди есть жена, тётя Ксеня.

– На кой ты ей? – отмахнулась хозяйка. – У ней вон своих ребят трое, мается с ими одна. Накормит тебя, полтину сунет: «Ступай в приют, там за тобой пригляд будет, а мне деток без мужа подымать».

– И что же мне делать? – пригорюнился Прошка.

– Хочешь, дак оставайся у меня насовсем. У меня хозяйство: позьмо, огород, лошадь, качки да клушки с кочетом. Будешь работать, я буду тебя кормить, одевать. И научу всему, что сама умею.

Прошка чуть улыбнулся:

– Ткать и прясть?

– Ну! Это бабья работа… Для тебя учение будет сурьёзное.

Тётка Клавдия была совсем не похожа на учителку. Уж не на картах ли гадать она учить хочет?

– Догадливый! – похвалила тётка Клавдия. – Родовой, не обозналась я. Волос белый, глаз чёрный… Ну что, остаёшься?

Он посмотрел на Настёну – та сидела ни жива ни мертва: глазищи голубые по пятаку, губу закусила.

– А драться не будешь?

– И пальцем тебя не трону, – пообещала тётка Клавдия.

– Тогда я останусь, – после недолгого раздумья проговорил Прошка.