Смотрю в лицо напротив и хочу улыбаться, но слишком волнуюсь, у меня колени трясутся.

– Привет, это Руслан, – говорит он в трубку.

Его голос касается меня со всех сторон. Глаза зажали мои в капкан. Я не отвернусь. Ни за что.

– Привет, – отвечаю беспечно.

– Проснулся, а тебя нет. Расстроился. Как ты, ничего не болит?

– Кое-что болит, – чувствую, что краснею.

Мы говорим об этом посреди коридора!

– Второй раз был лишним, – терзает мой взгляд своим.

Я все-таки осматриваюсь по сторонам.

Но в этом потоке всем на нас плевать.

Облизнув побывавшие «под ним» губы, говорю:

– Я выжила.

– Пошли в театр. У меня билеты на сегодня. На открытие сезона.

Я не берусь спрашивать, где он их достал.

У меня опять тахикардия.

Он театрал?

Я тоже…

– Пошли, – шелестит мой голос.

– Тогда в пять тридцать жду тебя на входе. До вечера?

– До вечера.

Он кладет трубку и возвращает телефон обратно в карман.

Ничего не говоря, разворачивается и уходит по коридору, не оглядываясь.

Слушая мертвую тишину в динамике телефона, смотрю ему вслед.

На его поджарую задницу, одетую в потертые джинсы. На то, как он двигается, сунув руки в карманы куртки и опустив голову.

В душе у меня волнение. Адский шепот, как от морских волн, на которые кто-то выплеснул солярку и поджег.

Глядя на дисплей телефона, быстро печатаю сообщение неизвестному входящему:

«Я не люблю розы».

Наши дни

Оля

– Посмотри, – Маша тычет подбородком мне за спину. – Они еще не в курсе, что после двадцати пяти кожа перестает вырабатывать коллаген.

Обернувшись, вижу кучку девушек, подпирающих барную стойку. На вид им от восемнадцати до двадцати, и все как на подбор хорошенькие. Как раз тот самый случай, когда в душе должна скрестись черная зависть.

У меня вырывается смех.

Машка тоже смеется, забираясь на барный стул и опуская на стойку сумочку. Свою я зажимаю под мышкой, усаживаясь рядом.

За нашей спиной танцпол, и от музыки закладывает уши.

– Можно нам что-нибудь покрепче?! – кричит Машка бармену, подавшись вперед.

На подруге короткие, блестящие, зеленые шорты и обтягивающая кофта с одним рукавом. Даже если навести на нее прожектор, мало кто поймет, что ее кожа не вырабатывает коллаген уже почти пять лет.

Возникший рядом с ней молодой парень осматривает ее с головы до ног, а потом переводит сверкающие интересом глаза на меня.

Боже, сколько ему?

Отворачиваюсь, чувствуя, что он продолжает пялиться. Понимаю, что мне нужно выпить.

Обстановка тут совершенно неформальная, и, хотя у моего платья вырез почти на полспины, я чувствую себя так, будто собралась на свадьбу или в ресторан, но чего-то более неформального «на выход» в моем гардеробе нет. В двадцать три я стала женой городского чиновника. Это очень дисциплинирует.

Отпечаток нашего разговора пульсацией отдается в виске.

Чтобы избавиться от нее, беру в руку слоеный шот, на поверхности которого голубое пламя.

– Что это такое? – спрашиваю хрипло.

– Да все равно! – отрезает Маша. – Нам еще два таких, – показывает бармену два пальца с острыми красными ногтями.

Отлично.

– За встречу, – объявляю, и мы опрокидываем сразу по два шота.

В моем случае эффект почти мгновенный.

После третьего шота танцпол за спиной кажется в сто раз гостеприимнее, и мозги перестают реагировать на музыку вокруг, как на бессвязный грохот.

Мы делаем селфи. С шотами, без шотов, со вспышками и без. Она делает прямую трансляцию для своих соцсетей, и я не возражаю. Моя публичность стремится к нулю. Вряд ли кто-то узнает меня, запивающую шоты коктейлями, а если и узнает, пошло оно все к черту.

Машка рассказывает о том, как чуть не попала под депортацию из Германии в тот год, когда у нее закончилась студенческая виза, и ей пришлось срочно искать себе мужа, потому что назад она решила не возвращаться. Потом был второй муж, и оба, по ее словам, «ничего».