Но разговор не задался. Позвонив в Питер, Елена Степановна с трудом выторговала себе ещё неделю, после чего ей либо следовало немедленно приступить к стажировке, либо это место отойдёт другому человеку – желающих было много. Поэтому, когда мать заговорила с ней о Саше, она ответила, что об этом не может быть и речи: Сашка останется в Раздольном с бабушкой – подумаешь, потеряет год! Ерунда в её возрасте, поступит в следующем, как раз получше подготовится. А для неё, Елены Степановны, это, возможно, последний и единственный шанс.

– И мама, не надо из-за этого так переживать! Не хватало ещё тебе второго инфаркта. Сашка не глупая, она всё поймёт!

Саша, конечно, поняла. Разве могло быть иначе? Мать сообщила ей о своём решении тем же вечером. Возразить на её аргументы было нечего: Саша действительно начала готовиться к экзаменам в институт культуры только в мае, к тому же она не была ни медалисткой, ни даже просто отличницей, и шансы, что она поступит с первой попытки, были, честно говоря, фифти-фифти. Но Славик! Что ж, он уедет без неё.

Она проплакала всю ночь, и наутро у неё так болела голова, что даже Елена Степановна, совесть которой всё-таки была не вполне спокойна, оставила её дома, сказав, что за бабушкой присмотрит сама.

Славик уезжал на другой день. Они встретились вечером в парке, на своём месте, и долго стояли обнявшись, не произнося ни слова. Потом он проводил её до больницы и медленно побрёл домой, то и дело оглядываясь, пока не исчез за поворотом. Саша опустилась на больничное крыльцо и разрыдалась.

Там её и обнаружила мать, которую Саша должна была сменить у бабушкиной постели. Елена Степановна провела день между своим отделением и заботами о матери, теперь чувствовала себя совершенно выжатой и начала выходить из себя: дочь опаздывала уже почти на час.

– Ну, будет тебе, Леночка, – пыталась увещевать её Вера Сергеевна, – Она с мальчиком прощается, это всё же её первая любовь. Ты ступай, а она придёт! Мне ничего не нужно, и сидеть тут сиднем необязательно…

Саша не слышала, как мать вышла из дверей служебного входа, куда пускали только тех, кто ухаживал за лежачими больными. Она рыдала так горько, что Елена Степановна, несмотря на всё её раздражение и усталость, ощутила укол сочувствия. Она спустилась на несколько ступенек и, сев рядом с дочерью, обняла её за плечи. Саша вздрогнула и затихла. Мать вздохнула и протянула ей платок.

– Не надо так убиваться, Сашка. Я понимаю, тебе сейчас непросто. Но, поверь мне, даже самые лучшие из них не стоят наших слёз.

«Стόят! Стоят! Стоят!» – хотелось закричать Саше. Но она, как обычно, смолчала. Между тем эта внезапная скупая ласка оказалась тем стопором, который наконец остановил поток её слёз. Она ожидала от матери всего чего угодно – жёлчных и обидных попрёков, жёсткой отповеди и издевательских замечаний в адрес Славика – и была готова выплеснуть в ей в лицо всю накопившуюся горечь. Но ничего такого не последовало, а материна жалость лишила её последних сил.

Она теперь только всхлипывала и вытирала мокрое лицо.

– Ну, всё, – проговорила мать, – теперь высморкайся и ступай.

На другой день Елена Степановна взяла билет на самолёт (время поджимало) и сообщила своим, что летит в воскресенье.

– В понедельник я должна быть в клинике. А в следующую пятницу тебя уже выпишут, – говорила она, обращаясь к Вере Сергеевне. – До тех пор девочки, если надо, помогут, я с ними договорилась.

Вскоре мать уехала, надавав бесполезных советов и наспех клюнув Сашу в щёку. Саша осталась одна в тихом доме и долго сидела на диване опустошённая, без единой мысли в голове.