– Я знаю, Кать. Но мне так его жалко! Он очень любил отца…

– Подумай вот о чём: ты же испортишь ему жизнь! Он привыкнет, что дома предупреждают любое его желание, и станет ждать этого от остальных. А ведь никто больше не станет так потакать ему, как ты. И знаешь, что тогда произойдёт? Он станет озлобленным эгоистом, несчастным человеком! Изгоем!

После этого Валя, доверявшая суждениям подруги, старалась держать себя в руках. Но мальчик, как и все дети, уже успел нащупать слабину матери и иногда всё же пользовался ею.

Со временем приступы Борькиной тоски стали повторяться реже, не чаще чем раз в месяц, но так и не прошли окончательно. Поэтому в школе он учился неровно и доставлял много хлопот учителям. Впрочем, когда умер дед, Борька как-то поутих, остепенился. Михалыч, чувствуя приближение конца, повторял: «Я помру – ты останешься единственно опорой матери! Помни: ты в доме мужик!» И Борька помнил. Но привычка – вторая натура, и временами с ним всё же случались осечки. Тогда он старался хотя бы скрывать свои проделки от матери, но она и сама догадывалась о них по тому, что сын вдруг становился подозрительно тихим и покладистым: Борька совершенно не умел врать и притворяться. Валентина Борисовна обиняками пыталась выяснить причину – он называл это «мать принялась меня колоть» – и чаще всего он сам во всём признавался. Но иногда, если проступок был особо неловкий, отмахивался:

– Ма, не бери в голову! Я это разрулю.

И «разруливал» – как мог…

Однажды, придя на очередную вахту, ребята обнаружили на соседнем пути платформу с углём.

– Ну, хлопцы, хватай лопаты! Будем танк загружать. – Ипатыч имел вид чрезвычайно довольный и немного загадочный.

Когда деловитая Светка приступила к Ипатычу с вопросом: «А нам что делать?», тот коротко бросил: «Отойти подальше», и она недовольно насупилась, но через минуту причина такого ответа стала понятна. Заполнив гигантское брюхо Бродяги, парни выглядели, как заправские кочегары: их лица и одежда покрылись слоем угольной пыли. Девчата наблюдали за процессом со стороны.

Кода на платформе остались последние крошки, Ипатыч поднялся в кабину, где его уже ждал Никита.

– Ипатыч, запускать будем? – крикнул с платформы Борька.

Ему никто не ответил. В цехе наступила гулкая тишина – ребята переводили дух после загрузки угля, мастера что-то молча колдовали внутри.

Внезапно тишину нарушил какой-то звук, похожий на вздох гигантского существа. Из трубы повалил дым, паровоз запыхтел, задрожал, и Борька, издав победный клич индейца, запрыгал на платформе, тряся над головой кулаками:

– Задышал! Задышал! Пацаны, Бродяга задышал! Йес! – он изобразил соответствующий жест, а после пихнул кулаком вбок стоявшего рядом Букина. После чего парни – словно кто-то скомандовал «отомри» – принялись радостно вопить толкаться: до самой этой минуты никто из них до конца не верил, что Бродяга заведётся. Теперь, взглянув друг на друга, они увидели, в каких негров превратила их угольная пыль, и принялись хохотать, тыча пальцами. Словом, на платформе началась шумная возня, остановил которую только длинный свисток паровоза. В замкнутом пространстве депо он оказался таким мощным, что даже стоявшие в отдалении девочки прижали ладони к ушам, а на угольной платформе сразу наступила тишина. Сверху, из машинного отсека, свесился Никита.

– Парни, отворяй ворота и айда наверх! Прокатимся с ветерком!

Ребята с готовностью попрыгали с платформы и наперегонки рванули к воротам. Впереди, перемахивая сразу через несколько шпал, нёсся Борька, Букин и Чешко его быстро догоняли, и все втроём с разбегу навалились на огромные ворота. Створка нехотя поддалась и стала медленно открываться. Подоспевшие Камарзин, Шпаков и Долженко навалились на вторую половину, и вскоре путь был открыт.