На дворе был 1995 год.

В просторной комнате царила атмосфера коммунальной квартиры. Несколько женщин занимались канцелярской работой, прошивая и склеивая многочисленные пачки бумаг, формируя папки и штампуя разнообразные бланки. Несколько компьютеров светились приглушенным синим светом: на одном из них секретарь Наташа, молодая молчаливая девушка с простым и открытым лицом, которое, однако, легко забывалось спустя несколько мгновений после знакомства, набирала в импортозамещающем редакторе «Лексикон» текст очередного приказа, а вокруг другого суетились двое молодых мужчин, самозабвенно расстреливая нацистов в лабиринтах Doom.

– Давай, давай, Леха, вон он! – Один из игравших, с библейским именем Давид, черноволосый, одетый по последней моде, имел восточную внешность и мог легко сойти за своего как среди выходцев из Закавказья, так и среди жителей Лазурного берега, чьи корни теряются в глубине богатого колониального прошлого Французской Республики.

– Погоди, бляха-муха, – второй игрок, Алексей Жарков, был похож на типичного младшего научного сотрудника одного из бесчисленных НИИ, еще встречавшихся в таких же зданиях по всей стране, являя своим унылым и потрепанным видом немой укор современному разгулу дикой рыночной системы со стороны остатков былого величия научной мысли Союза.

Впрочем, бедственное положение науки в России того времени имело к Алексею весьма опосредованное отношение. Несмотря на внешний вид и инфантильное поведение гения-аутиста, он был вопиюще равнодушен не только к академическим знаниям как таковым, но и к их формальному подтверждению в виде диплома, наличие которого в те годы хоть и не гарантировало достойного заработка, но по старой традиции все еще требовалось при приеме на работу. Галина Борисовна в этом вопросе была так же консервативна и непреклонна, как и большинство работодателей. Но в случае с Жарковым ее принципиальность оказалась не такой уж незыблемой. Было ли это связано с жалостью и почти материнской заботой о нерадивом сыне уважаемых родителей, бывших заслуженных работников советской промышленности и разведки, или же причины были более прозаичными, теперь можно только гадать. Очевидно лишь то, что с годами шансы Алексея, так и застрявшего в оковах детской непосредственности, найти новое место работы неминуемо таяли, а его преданность и зависимость от благодетельницы безусловно многократно умножались и крепли. Несмотря на демонстративную наивность, он это прекрасно понимал и платил ей взаимностью.

Но сценарий его роли в драматичной пьесе об истории банка еще предстояло написать. Пока же в комнате, в которой совсем недавно трудились лучшие умы советской геологической науки, за ее создание принимались те, кого Галина Борисовна полгода назад собрала в своей квартире на Ленинградском проспекте и предложила окунуться в бурлящие потоки коммерциализации, отринув государственное прошлое и став прародителями нового банка. Конечно, ее методы мотивации коллег состояли из куда более приземленных фраз и аргументов, выражавшихся по большей части в денежном эквиваленте.

Сами слова «банк» и «банкиры» неумолимо влекли собравшихся запретным шармом, который все советские дети навсегда запоминали из историй про буржуинов и мистеров твистеров. Казалось, что сейчас, когда все можно и прежние запреты пали, любой из них, даже рядовой бухгалтер или оператор ЭВМ забытой богом внешнеторговой конторы бывшего союзного министерства, сможет стать владельцем если уж не газет и пароходов, то хотя бы собственного особняка. Или хотя бы дачи, совсем необязательно расположенной в районе тогда еще совсем неодиозного Рублевского шоссе. Сойдет и Киевское. Неплохо было бы прикупить на конвертную зарплату еще и какой-нибудь лимузин для поездок на «фазенду». Хотя многих бы устроила и вишневая «девятка», а что касается Лехи Жаркова, так тот вообще беззаветно мечтал о новом и последнем чуде гениев инженерной мысли с АЗЛК – непритязательном «москвичонке».