Она неожиданно позвонила на следующее утро:

– Привет. Знаешь, что натворила твоя ящерица?

Странный вопрос. Что же могла сделать такого бронзовая безделушка…

– Вот, слушай… Я, когда пришла домой, поставила твою животинку на стеклянную

тумбочку возле кровати. Было еще светло, дома никого не было, она так незаметно вписалась среди моих безделушек, будто там и жила. Мимикрировала, можно сказать. А в этой чертовой этажерке есть лампочки, типа для уюта. Но никто почти никогда не включал эту идиотскую подсветку! И надо же такому случиться, что именно в этот вечер, да, уже почти ночью, я, можно сказать, спала, и «этому» вдруг сподобилось поиграть в романтику, и он включил интимное освещение…

– Та-а-ак…

– Ничего не так! Ничего не так!!!! Какой, к черту, интим! Когда вдруг на половину потолка высветилось гигантское чудовище размером с аллигатора! Твоя ящерица отбросила такую тень, что у него глаза на лоб полезли! Она превратилась в монстра в постельном освещении! Весь вечер был сплошной допрос! Он схватил эту железяку и хотел открутить ей голову или мне! Что? Откуда? Почему стоит у кровати? Я еле отбоярилась… Помнишь, ты мне письмо написал и засунул в букет? Ну, где ты рассыпался в комплиментах, он и так начал меня подозревать. Теперь еще и крокодил этот…

– Ну, прости… – Марку очень хотелось заржать. Он живо представил эту сцену из театра теней. Аню было жалко, она серьезно сердилась, но смеяться хотелось сильнее. Чертова натура…

Искупать вину пришлось уже в новой квартире, которая нашлась удивительно быстро. Небольшая студия со спальней… В центре города. Возле зоопарка. Все бы хорошо, только по ночам сильно слон кричал… Аня приходила по утрам, перед работой, раздевалась, ныряла под одеяло и прижималась всем телом, холодная, как та злополучная ящерица, которую он ей самой догадался поставить на живот.

– Гладь меня, – шептала она ему в ухо, – у тебя волшебные руки, всегда теплые.

Да, была у Марка такая наследственная способность, доставшаяся от прабабушки, перчатки ему зимой нужны не были. Он прижимал ее к себе, одну руку просовывал под талию и клал на низ спины, другую запускал в волосы на затылке и начинал медленно сжимать и разжимать шею, плечи, перебирать позвонки. Особенно ему нравилось слышать, как она начинала сопеть ему в ухо, согреваясь и возбуждаясь. Он перебирал пальцами каждый сантиметр ее тела, слушая, как начинает оно отзываться его призыву. Руки как бы начинали видеть, они искали точки и глубину прикосновения, на которое послушное Анино тело отзывалось усиленным сопением и легким движением навстречу, и начинали бережно раскрывать, распечатывать этот отклик, то сжимая, то поглаживая, то отпуская… Он делал так до тех пор, пока она рефлекторно не обвивала его ногу своими длиннющими и не начинала прижиматься к ней низом своего живота, так, как будто хотела по столбу залезть наверх и поменять сгоревшую лампочку. В этот момент она вытягивалась в струну, прижималась грудью и крепко обнимала руками.

«Согрелась», – думал Марк, хотя, честно сказать, думать в этот момент у него не было уже никакой способности, ласки становились такими бурными, что доводили до исступления. Наслаждение от прикосновения, помноженное на неожиданно возникшие чувства, позволяло в этот момент позабыть и про обязательства, и про перспективы, и про ответственность. Все растворялось в этом слиянии, без остатка, без сомнения, без альтернативы… В какой-то момент, когда уже была зима и утренний поздний рассвет делал несколько нелепым их лежание на постели, Аня сидела, опершись спиной на подложенную к спинке кровати подушку, и курила тонкую сигарету, Марк, сидя у нее в ногах, неожиданно для самого себя вдруг сказал: