«Нет, клянусь Геркулесом, мне не нравится эта перспектива! – усмехнулся Клодий. – Потому как Помпей может у власти задержаться».

Катилину придется остановить, пока он не поднес факел к костру и все вокруг не запылало. Только сможет ли Цицерон справиться с заговорщиками? Если бы речь шла о болтовне, то волноваться не стоило – этим видом оружия консул владеет в совершенстве. Но если дело дойдет до мечей, драться придется другим.

Клодий остался ночевать у Цицерона. Послеобеденная беседа за чашей разбавленного фалерна затянулась. Наедине, не заботясь о красоте фраз и славе римского народа, выходец из Арпина был очаровательным и остроумным собеседником. Исчезли манерность и напыщенность, Клодий видел перед собой усталого немолодого человека, который прекрасно понимает, что происходит в Республике.

Как бы между прочим Клодий пересказал хозяину слова Катилины о сенате и невозможности дальнейшего безголового существования.

– Я и сам вижу, какие пустые люди наши отцы-сенаторы! – воскликнул Цицерон в сердцах. Он даже привстал на ложе. – О чем только они думают? О Республике? Нет! О своих садках, где разводят драгоценных рыбок. Остальное слишком незначительно по сравнению с рыбными садками. Но что делать? Если бы явился ректор-избавитель, и смог бы излечить нашу Республику, вернуть ей утраченную доблесть, утраченный аскетизм, прежние честность и честь, и вновь вручить власть сенату и народу Рима! – Цицерон так разволновался, что на лбу выступила испарина, и он промокнул лоб салфеткой. – Воровство, подкуп, обман, растраты, вымогательства, лень. Римляне стали вместилищем пороков, как прежде были образцом добродетели.

– Мы не преувеличиваем доблесть наших предков?

Цицерон саркастически скривил губы:

– Сам послушай, что ты сказал, Публий. Преувеличиваем доблесть! Разве доблесть бывает излишней? Мне кажется порой, – о, тяжкие подозрения! – что многие римляне мечтают о покое и хорошем господине! – Цицерон опять сбился на патетический тон, но говорил он искренне. – Увы, царская власть тяжка даже для какого-нибудь перса, а для римлян она позорна!

– Так где же выход? И есть ли он вообще?

Цицерон сделал значительную паузу, потом изрек:

– Согласие сословий. Вот единственное решение. Все должны объединиться – сенаторы, всадники, плебс, вольноотпущенники и рабы, – и спасти Республику.

– Интересно, что труднее, – задумчиво проговорил Клодий, – примирить рабов с хозяевами или сенаторов друг с другом? Мне кажется, что последнее почти невозможно, хотя и первое проблематично.

– Рим – одна большая семья, он так начинался, так рос, и если мы забудем об этом, то погибнем.

– Так все вместе или один-единственный ректор-избавитель?

Цицерон довольно долго молчал.

– Все… – сказал наконец. – Все вместе. Но ректор тоже должен быть.

На этой фразе разговор прервался. Прибежал запыхавшийся раб и протянул консулу запечатанные восковые таблички. Цицерон прочел письмо и тут же протянул Клодию. Таинственный доброжелатель или доброжелательница, похоже, что почерк был женский, предупреждал, что поутру к Цицерону под видом дружеского визита явятся убийцы, и даже назывались имена – Марций и Цетег. Ага, та самая парочка, что сопровождала Катилину накануне вечером. Значит, ребята решили идти до конца.

– Ну и что? – спросил Клодий, зевая. – Двери заперты, рабы караулят у входа. Когда придут, тогда с ними и поговорим.

– Вдруг они решат напасть ночью? По крыше заберутся внутрь. Перистиля[32] в доме нет, но в атрий можно проникнуть через отверстие в потолке. – Цицерон взял чашу, поднес к губам. Рука его дрожала. – Во имя Судьбы! – прошептал консул.