Икрамов усмехнулся:

– Поздно. Я уже принял решение.

– Иного, пожалуй, я от вас не ожидал. Другой, может быть, и сбежал, вы – нет. Кровь не та!.. – Обер-полицмейстер откинулся на спинку кресла, хотел было закурить, но отложил папиросу. Взял со стола папку, открыл ее на первой странице. – Вот что произошло за последние сутки… Утром на Невском транспорт казначейства в триста пятьдесят тысяч был осыпан семью бомбами и обстрелян с углов из револьверов, в результате чего пятеро убитых, деньги похищены, обыски производятся, все возможные аресты приняты. Ну и, надеюсь, знаете также о совсем свежем ограблении «Нового Балтийского банка»?

– Разумеется. У меня на столе лежит доклад по этому поводу.

Крутов все-таки закурил, обошел стол, сел напротив Икрамова. Желваки его скул снова сжались до белого.

– Во-первых, там погибли люди.

– Да, двое. Банковский чиновник и полицейский.

– Этого вам недостаточно?

– Я, ваше превосходительство, привык к более серьезным цифрам.

– На Кавказе война, а здесь мир.

– Кажущийся.

– Именно. С меньшими жертвами, но с более серьезными последствиями. – Обер-полицмейстер снова полистал лежавшее перед ним дело. – Во-вторых!.. За два последних месяца это уже третье банковское ограбление сходного почерка. И за ними может стоять весьма серьезная организация. Вплоть до террористической.

– К этому есть какие-либо данные?

– Пока никаких. Но любопытно, что банду возглавляет женщина.

– Женщина?!

– Да, особа лет тридцати.

– Словесный портрет не составлен?

– Не только словесный, но и рисовальный. – Крутов достал из дела карандашный рисунок, положил перед князем. – Полюбуйтесь.

Тот взял листок, некоторое время изучал его. На нем была нарисована молодая госпожа, лицо которой закрывала черная кисея.

– Она прячет лицо под кисеей?

– Да, при входе в банк. Но во время ограбления она решается на фрондерство – снимает кисею, и тогда выглядит следующим образом. – Обер-полицмейстер достал из папки второй листок, тоже передал Икрамову.

Теперь на рисунке была изображена девушка с открытым лицом, правый глаз которой закрывала черная повязка. В ней при внимательном изучении можно было угадать некоторые черты бывшей примы.

– Странно, но она кого-то мне напоминает, – произнес Икрамов.

– Вы не оригинальны, – Николай Николаевич забрал портрет, сунул в дело. – Не вам одному она кого-то напоминает. Но все это бред!.. Важны не аллюзии, а конкретный человек.

Ибрагим Казбекович помолчал в раздумье какое-то время, попросил обер-полицмейстера:

– Позвольте, ваше превосходительство, еще раз взглянуть на рисунок.

– Понравилась мадемуазель? – оскалился тот.

– Мадемуазель? Она мадемуазель?

– Так, к слову. Возможно, мадам. Это вам и предстоит узнать.

Бывший артист оперетты Изюмов мерз в ожидании директора театра уже битый час, кутался в ветхое драповое пальтишко, шмыгал носом, подтирая жидкий и бесконечный насморк снятой с головы фетровой шляпой.

За эти годы Николай сильно сдал – стал совсем тощим, безвольный подбородок еще более заострился, на голове четко обозначилась яйцевидная лысина.

Увидел подкативший к ступеням театра богатый директорский автомобиль, суетливо сунул шляпу в карман пальто, заспешил навстречу Гавриле Емельяновичу.

Тот, оставив автомобиль, зашагал наверх и не сразу узнал бывшего артиста. С определенным удивлением замер перед двинувшимся к нему господином и, лишь когда Изюмов приблизился почти вплотную, с искренним недоумением воскликнул:

– Батюшки! Вы ли это, Изюмов?!

– Так точно, я-с! – Бывший артист смотрел на директора с виноватым обожанием. – Очень приятно, что узнали-с, Гаврила Емельянович.