Лучи созвездий ярких и планет —
Лишь слабый отблеск твоего сиянья;
Но есть рожденный матерью земной,
Что блеском превосходит образ твой».
Сказала так – и поспешила к чаще,
Тревожась, не послышится ли вдруг
Издалека – охоты лай летящий
И хриплого рожка призывный звук;
И, в самом деле, слышит звуки гона
И мчится им навстречу окрыленно.
Кусты хотят ее остановить,
Хватая платье цепкими сучками;
Но нет, не удержать богини прыть!
Так лань, томясь набухшими сосками,
Стремится, вырываясь из тенет,
Туда, где в роще олененок ждет.
Она спешит, надежде слабо веря,
Предчувствиями грозными полна,
И слышит: гончие настигли зверя —
И содрогается, поражена,
Как будто встретя на пути гадюку,
Смятенье своры угадав по звуку.
Не жертва робкая, а сильный враг
Пред ними – вепрь, или медведь страшенный,
Иль гордый лев: недаром лай собак
Так злобен и труслив одновременно;
Они друг другу уступают честь,
Кому на зверя первому насесть.
Тот лай зловещий судорогой боли
Пронзил ее и до нутра проник;
Страх, в сердце утвердившись вместо воли,
Все члены поразил бессильем вмиг:
Так войско, видя гибель полководца,
Бросается вразброд или сдается.
Напрасно, обомлев и трепеща,
Она унять старается тревогу,
Или, на сердце робкое ропща,
Рассудок призывает на подмогу,
Твердя, что это – бред, мираж, обман!
Но тут из чащи выскочил кабан,
С клыков роняя розовую пену, —
Пронесся мимо – и пропал в кустах,
Рождая страху старому на смену
В душе Венеры новый, худший страх;
Отчаянье, надежда, гнев и жалость —
Все в голове у ней перемешалось.
Куда бежать – вперед или назад?
Она, спеша, бесцельно суетится:
То бросится сквозь дебри наугад,
То вдруг застынет или воротится —
Как пьяный, мечущийся наобум,
Когда горячка замутняет ум.
Навстречу ей, зализывая рану
И жалобно скуля, кобель хромой
На трех ногах бежит через поляну.
Она с вопросом: «Где хозяин твой?»
И горемыка, истомленный боем,
Ей отвечает заунывным воем.
А вслед за ним другие голоса,
Объединяясь в трауре собачьем,
Согласно оглашают небеса
Своим протяжным похоронным плачем.
Струится из обвислых губ тоска,
Кровоточат помятые бока.
Есть множество примет, что поневоле
Страшат сердца и нищих, и владык;
Так мудрено ли, что она от боли
Едва не задохнулась в этот миг,
Поверя злому предзнаменованью,
И смерть осыпала нещадной бранью:
«Костлявый призрак, ненавистный всем,
Тля, гложущая мир, слепая сила,
Тиранка лютая, – скажи, зачем
Ты с жизнью и любовью разлучила
Того, кто в юной красоте своей
Был ярче розы, ландыша нежней?
О, если бы могла ты убедиться,
Как светел он, как молод и хорош!
Но нет! пусты, как ночь, твои глазницы,
Ты, метя в старость, наудачу бьешь —
И часто, попадая мимо цели,
Младенца поражаешь в колыбели.
Проклятая! Кому грозила ты,
Готовясь выстрелить напропалую?
Рок повелел тебе щадить цветы,
Сбирая в мире жатву роковую.
Для стрел златых Амура он созрел,
Увы, – а не для Смерти черных стрел.
Ужели слезы всех напитков слаще?
Иль вздохи для тебя отрадны так?
Зачем ты этот взор, как день, блестящий
В кромешный, вечный погрузила мрак?
Природы наилучшее творенье
Сгубила ты – и нет тебе прощенья!»
Она, умолкнув, силится сдержать
Сребристые ручьи, что вниз по щёкам
На грудь ее, уставшую страдать,
Свергаются сверкающим потоком;
Но горьких струй неудержим разбег: